Послания. Бахыт Кенжеев

Чтение книги онлайн.

      Развал переулков булыжных,

      арбузы да запах борща,

      где чаще всего передвижник,

      сюжет социальный ища…

      Он знает – здесь травятся газом,

      зелёное глушат вино,

      и вот – наблюдательным глазом

      в подвальное смотрит окно.

      Этюд – папиросный окурок

      в бутылке. Учитель-еврей,

      прищурившись, слушает хмурых

      отцов и глухих матерей.

      И замысел – трое с поллитрой

      в подъезде, с намёком на вред

      правительства, с бедной палитрой,

      где цвета лазурного нет…

      Работай – я спорить не буду,

      под медленный шелест дождя

      с авоськой порожней посуды

      в запущенный дворик входя.

      С весны ещё пахнет сиренью,

      и с юности – горькой листвой.

      Осеннее сердцебиенье

      водою бежит неживой.

      Что мёртвые – Третьему Риму!

      Глаза им клюют соловьи.

      Соседи за пьяного примут,

      оставят лежать у скамьи.

      Шумит, багровея, рябина.

      Архангел играет с трубой.

      И смотрит упавшему в спину

      тюремный клочок голубой…

      Виноватые ищут полёта,

      кистепёрую мучают речь.

      А у ветра простая забота —

      раздувать, перетряхивать, жечь.

      Повторит позабытое имя —

      и опять, без воды и огня,

      небесами бежит дорогими,

      безработные тучи гоня.

      Я и сам ни о ком не тоскую,

      и давно уже хочется мне

      записаться на службу простую,

      скажем, месяцем в зимнем окне.

      Не болтать и не плакать по дому,

      одиночество честно терпеть

      да под утро ребёнку больному

      колыбельную песенку петь…

      Не убий, учили, не спи, не лги.

      Я который год раздаю долги,

      Да остался давний один должок —

      Милицейский город, сырой снежок.

      Что ещё в испарине тех времён?

      Был студент речист, не весьма умён,

      Наряжался рыжим на карнавал,

      По подъездам барышень целовал.

      Хорошо безусому по Руси

      Милицейской ночью лететь в такси.

      Тормознёт – и лбом саданёшь в стекло,

      А очнёшься – вдруг двадцать лет прошло.

      Я тогда любил говорящих «нет» —

      За капризный взгляд, ненаглядный свет,

      Просыпалась жизнь, ноготком стуча,

      Музыкальным ларчиком без ключа.

      Я забыл, как звали моих подруг,

      Дальнозорок сделался, близорук,

      Да и ты ослепла почти, душа,

      В поездах простуженных мельтеша.

      Наклонюсь к стеклу, прислонюсь тесней.

      Двадцать СКАЧАТЬ