Года убегают. Опасностью древней
источены зимние дни.
Мечтать об отставке, о жизни в деревне,
о скрипе вермонтской лыжни.
Углы в паутине и в утреннем инее,
у милой растрёпанный вид,
сырые поленья стреляют в камине,
и чайник сердито свистит.
Мы с возрастом явно становимся проще.
Всё чаще толкает зима
вздыхать о покое, берёзовой роще,
бегущей по склону холма.
И даже минувшее кажется сущей
находкой, когда у ворот
в заржавленном джипе какой-нибудь Пущин
цыганскую песню поёт.
А что ж не в Михайловском? В Северодвинске
Не спрашивай. Лучше налей
за то, как судьбу умолял Баратынский
не трогать его чертежей,
как друг его лучший, о том же тоскуя,
свалился, чудак-человек,
последним поэтом – в пучину морскую,
звездой – на мурановский снег.
В вермонтском безлюдье, у самой границы
с Канадой, где кычет сова
о том, что пора замолчать, потесниться,
другим уступая права
на вербную горечь, апрельскую слякоть,
на чёрную русскую речь —
вот там бы дожить, досмеяться, доплакать,
и в землю холмистую лечь…
ПОСЛАНИЯ
Монреаль, 1889
1. «Любезный Радашкевич, извинишь ли…»
Любезный Радашкевич, извинишь ли
мою необязательность? С годами
всё реже долгожданные часы,
когда зажжёшь свечу, перо очинишь —
и доверяешь сумрачную душу
листу бумаги, зная, что назавтра
почтовый пароход его умчит
в Европу милую, в морозные пределы
Отечества… Знакомый коммерсант
не знающий по-русски, в ноябре
поверишь? – пригласил меня в Россию
с торговым представительством. Не стану
описывать дорожных приключений,
таможенных волнений, первых страхов…
Купец мой добрый продавал завод
по выпечке пшеничных караваев
из теста замороженного (ты
слыхал про наши зимы, Радашкевич?).
Представь картину – публика во фраках,
при шёлковом белье, при сапогах
начищенных – социалисты ныне
и впрямь переменились! Твой покорный,
надев передник белый, как заправский
мастеровой, стоит у жаркой печи
и раздаёт бесплатные буханки
чиновникам, артельщикам, министрам…
Мы жили в «Прибалтийской». Зябким утром
авроры зимней скудные лучи
там освещают бедные кварталы
рабочего предместья, но прекрасен
залив ноябрьский – редкий белый парус
и чайки на пронзительном ветру…
До Невского оттуда, помнишь сам,
порядочный конец, но так извозчик
чудесно мчится, так Нева сияет
то серебром, то изумрудом, то
аквамарином! СКАЧАТЬ