не особо вам сладко вдвоём?
Оттого, что другая – с иглой, с гребешком
в изголовье томится моём.
И как всякая плоть, осуждённая ждать
с мирозданием наедине,
загляну ей в глаза, отвернусь и опять
пустоту обнимаю во сне.
И украдкой зима подступает, как встарь,
воротник роковой серебря.
Недурное наследство получит январь
от стареющего декабря.
И темнеющий запад, блистая тайком
перед тем, как пойти с молотка,
алым шёлком затянут, железным серпом
ниже горла надрезан слегка.
А дворами по-прежнему ветер и свист,
пляшут крылья сырого белья.
Ненаглядный дружок мой, осиновый лист,
навострился в иные края.
Собеседник, товарищ, евангельский тать,
хоть из кожи наделай ремней —
только ради Христа, не берись сочинять
послесловия к жизни моей.
9 ноября 1987
«Льётся даром с языка, мучит и калечит…»
Льётся даром с языка, мучит и калечит
мусорная музыка урождённой речи.
Остриём карандаша ранит и отпустит,
затерявшись в ландыше, в заячьей капусте.
Кто польстится на неё? Беспризорной тенью
ищет наказания, просит искупленья,
шелестит кириллицей, муравьиной кучей,
ластится, не мылится, гонит прах летучий.
Клюнул кречет кочета, в поднебесье тащит.
Всё пройдёт, за вычетом кратких и шипящих,
ушлой безотцовщины, тех, кто были чьей-то
глухотой защищены от немецкой флейты.
И седому пьянице с горькими устами
детская достанется трубочка в гортани
да в казённом зеркале солнца отблеск тонкий
на больничном никеле в дифтеритной плёнке.
«На востоке стало тесно, и на западе – темно…»
На востоке стало тесно, и на западе – темно.
Натянулось повсеместно неба серое сукно.
Длиннокрылый, ясноокий, молча мокнет в бузине
диктовавший эти строки невнимательному мне.
Тихо в ветках неспокойных. Лишь соседка за стеной
наливает рукомойник, умывальник жестяной.
Половица в пятнах света. Дай-ка ступим на неё,
оживляя скрипом это несерьёзное жильё.
Город давний и печальный тоже, видимо, продрог
в тесной сетке радиальной электрических дорог.
Очевидно, он не знает, что любые города
горьким заревом сияют, исчезая навсегда.
Остаётся фотопленка с негативом, что черней,
чем обложка от сезонки с юной личностью моей.
Остаются вёдра, чайник, кружка, мыльница, фонарь.
Торопливых встреч прощальных безымянный инвентарь.
Блещет корка ледяная на крылечке, на земле.
Очевидно, я не знаю смысла музыки во мгле.
Но останется крылатый за простуженным окном —
безутешный соглядатай в синем воздухе ночном.
«Вот СКАЧАТЬ