Я молчала. Мне было все равно. Я устала от его высокопарностей.
«Мой отец, избрав путь мести, стал парией. Что сделало парией меня, и всех его отробичей. Я уже пал ниже нижнего. Твое презрение меня не оскорбит».
Я задохнулась от негодования. От ненависти к нему – такому спокойному, уравновешенному. Высокомерному.
«Не желаю тебя видеть. Никогда», – прошипела я.
12. Песня.
Послушай морскую ракушку –
Там неумело бьется море,
Твоей беспокойной крови
Горячее бурное море.
Йэн Бэнкс
«Улицы отчаяния»
Когда я вернулась домой, в квартире никого не было – и некому было мешать мне ненавидеть себя так сильно, насколько я была способна кого-нибудь ненавидеть. Я жутко, до боли в глазницах, боялась потерять Рамона. Боялась, что он исчезнет из моей жизни. Мы, как мне казалось, так идеально сочетались друг с другом – как две зазубренных детали странного пазла. Оба изломанные, исковерканные, непринимаемые обществом. Рамон за короткое время умудрился стать для меня всем – другом, товарищем, наставником, в чем-то даже образцом поведения – настолько, что я даже перестала поминутно, всуе, вспоминать о Никольском. Перестала жалеть, что отец опять в командировке, а Стас углубился в собственную жизнь.
«Рамон никогда не захочет говорить со мной», – думала я.
Я обидела его.
Я – жестокая, самовлюбленная гадина, слушаю только себя и не слушаю других, они не важны, они лишь фон для моей жизни.
Декорации.
Вот только у этих декораций есть сердце. И их можно обидеть.
И они вовсе не декорации. Они люди, а я, зацикленная на собственных переживаниях, не умела с ними правильно обращаться.
Я ненавидела, ненавидела, ненавидела, ненавидела себя…
Некоторые вещи я делала неосознанно, бездумно – например облекала ненависть к себе в действие. Наказывала себя.
Принято думать, что селхармеры, травмируя себя, пытаются привлечь внимание к себе и своим проблемам. Чушь полнейшая. Все, кого я знала из тех, кто резал себя, избивал себя, прижигал свою кожу горящими сигаретами, делали это в тайне от окружающих, и тщательно прятали следы того, что они делали со своими телами. Это не для всеобщего обозрения, не для хвальбы, не для кича – это тайное, сакральное действо по усмирению разбушевавшегося «я».
Чувство вины вышло из меня через четыре пореза на левом предплечье – растеклось красным на СКАЧАТЬ