Слуга погасил камин, плотно задернул портьеры, а Шопен, грациозно откинув фалды жакета, сел за рояль.
– Несколько новых этюдов и ноктюрн, – произнес Фредерик и задул последние горящие на инструменте свечи.
Комната погрузилась в полную темноту, и тут ударил гром. Тот самый, сильный, невыразимо мощный аккорд, который испугал меня днем. Потом еще раз, и еще… А после полилась нежнейшая мелодия, грустная и минорная, полная душераздирающей тоски. Это была истинная, неприкрытая боль, меланхолия по утерянной родине, по той стране, котрую несчастный музыкант так и не увидит в жизни. Он чувствовал это, он предвидел, и он пел и плакал об этом музыкой. Господи, как же красиво! Темнота слепила – как мне хотелось увидеть пальцы, извлекающие из мертвого инструмента такие божественные звуки!
Потом мелодия начала ускоряться, темп нарастать – нет, я не верю, что возможно нажимать на клавиши с такой скоростью! Музыка пронизывала меня насквозь, волосы встали дыбом, это было невообразимое, почти эротическое ощущение! От этих чувственных и энергетически заряженных звуков внутри, в районе груди, что-то затрепетало, что-то близкое к эйфории странно подступило к горлу. Когда-то Жорж Санд сказала, что Фредерик заставил инструмент говорить голосом бога. О да, она оказалась права.
Шопен играл несколько вещей, которые я никогда не слышала. Эти произведения не были записаны, но теперь, благодаря мне, люди узнают эту музыку, услышат ее, почувствуют так же, как и я. Браво, Варвара! Ты – герой!
Фредерик закончил выступление уже известными «Каплями дождя». Прелюдия быля немного измененной, еще более печальной, возможно из-за того, что он на ходу импровизировал. А может быть из-за того, что за роялем сидел сам композитор…
Загорелись свечи, и я поняла, что сижу не в кресле, а у ног музыканта, прямо на полу, у его колен. Сразу же вспомнила точно такую же скульптуру в Париже – Санд у ног Шопена.
– Это было… Потрясающе! Божественно! Господи, как это было красиво! – вырвалось у меня.
– Да, я уже слышал эту фразу в России, у Воронцовых. Это переводится так: «Нахожусь под величайшим впечатлением от вашего произведения», – раздался ироничный голос Листа.
Боже, я выкрикнула это по-русски?! Черт, блин, чертов блин! Вот влипла! Гронский меня уволит! Или оштрафует, что еще хуже.
Но Шопен никого не слушал – он смотрел на меня сверху вниз. В свете свечи его глаза блестели, гений был божественно красивым. Он провел по моей щеке теплой рукой – ладонь оказалась мокрой. Мокрой от моих слез. Оказывается, что я даже не заметила, как, слушая его музыку, разревелась.
– Аврора, как ты прекрасна! – прошептал он, склонился ко мне и нежно поцеловал.
1 июля 1842 года.
Я проснулась от солнца, бьющего прямо в глаза. За окном мычали коровы, слышалось кудахтанье. Надо же, на даче у папиных соседей своя СКАЧАТЬ