что гений – это взрыв, длящийся целую жизнь. Михаил глотнул виски и начал читать наоборот Пруста, идти назад, что привело его к нахождению утраченного времени, то есть эрекции духовной составляющей его организма, тела, души, живущих в обе стороны времени – вперед и назад, дабы постигнуть две смерти и, если получится, сделать их одной жизнью, длящейся без конца. И тут же подумалось: время – это машина, она может ехать не только вперед и назад, но и направо тоже или в левую сторону, и можно сказать, что мы живем в эпоху, когда время шагает вкось. Следует добавить еще: человеку только в одном месте тесно – в себе. Внутри себя он ничего толком не видит, не сознает полета, Марса, Сатурна, Юпитера, не может по-настоящему читать или смотреть кино, которые должны или обязаны взрываться в нем зданиями, возносить их, уносить в небеса, на пики гор, на их снег и лед, блистающие в уме. Но книга или фильм – это не книга или фильм, если они не даны в голове всем своим видом и сущностью, не раскрыты и не представлены от начала до конца, разом, в единый миг. Книга – это то, что можно прочесть за секунду, фильм есть полотно, которое можно увидеть за миг. Надоело чтение наоборот, хоть и вело к себе, а не от себя к писателю, ставшему галактикой Кин-дза-дза. Михаил убрал смартфон, уставился на экран, где мулатки добавляли себя в стакан с раскаленной водой и заваривали шоколад или чай. Нравилось ему это, двигался с клипами в ритме, находил себя в них, вкушал их движение, ел их, глотал, потреблял. Все актрисы и танцовщицы представлялись Минаж, ее надутым на мир бедрам, грудям, губам. Весело время шло, улыбаясь парням, девчонкам, мужчинам, даря всем цветы и дисконтные карты в магазины одежды, оргтехники и зарниц, кружась под внутренние мелодии и убивая, обагряя руки в крови, перерезая глотки после улицы Маяковского всем подряд, спокойно выкалывая глаза и протыкая сердца, идя себе дальше, радуясь бытию, где возможно такое: убийства сами по себе, без ответственности, без тюрьмы. Михаил достал блокнот и начал чертить карандашом автопортрет, где щеки назвал площадями или крыльями носа – без разницы, раз искусство подобно смерти, так как оба умирают до человека, еще при жизни его и лежат и разлагаются в нем и вовне. Так происходит всегда, не везде, и Михаил закурил сигарету, наполненную нервами Достоевского, их объятиями и порывами всё объять и понять, возвести Русь и построить новый кремль в Санкт-Петербурге из костей всех умерших людей: править оттуда миром, выписанным из больницы для психически больных только на время, на неделю – на год. Сделал горизонтальную затяжку, вертикально пустил в себя дым и создал тем самым крест, обязанный со временем унести его в небеса. На них будет светить осьминог по имени Солнце, распуская щупальца лучей во все стороны, пока их не обрубит Илья Муромец или Алеша Попович, образуя кровавый закат, тело без органов, которые опять возрастут и согреют планету – и захватят ее. Михаил обессмертил имя свое за пару минут, написав нежный стих – о любви или нет, потушил бычок и отправился прочь, в улицу, в суть ее. На ней он поскользнулся на банановой
СКАЧАТЬ
