Поэтический язык Марины Цветаевой. Людмила Зубова

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ чтобы не перейти на подобия. Одно: я сама становлюсь вещью, чтобы ею обнять. Другое: я, человек, обнимаю рядом вещей… Нужны вещи безотносительно-круглые: клумба, башня, кругозор, равнина» (БП-1965: 761). Помещение слова кругозор в ряд «безотносительно-круглых вещей» в записи Цветаевой очень показательно, так как принципиально важным элементом ее мировосприятия является восприятие абстрактного в вещественных образах[32], что в конечном счете и определяет мотивацию такого понятия, как «круглое одиночество», первичной образностью прилагательного.

      Подобное явление, характеризующее все творчество Цветаевой, проиллюстрируем двумя примерами:

      Ибо – без лишних слов

      Пышных – любовь есть шов.

      Шов, а не перевязь, шов – не щит.

      – О! не проси защиты! –

      Шов, коим ветер к земле пришит,

      Коим к тебе пришита.

      ‹…›

      Так или иначе, друг, – по швам!

(П.: 205);

      Тридцатая годовщина

      Союза – держись, злецы!

      Я знаю твои морщины,

      Изъяны, рубцы, зубцы –

      Малейшую из зазубрин!

      (Зубами, коль стих не шел!)

      Да, был человек возлюблен!

      И сей человек был – стол

      Сосновый

(II: 311).

      Из многочисленных примеров мотивации смысла слова его однокоренными словами укажем еще такие сочетания: крылышко крылатки (I: 320), То плетуньи-кружевницы / День и ночь сплетают сплетни (П.: 43), отзывчивыми на зов (П.: 199), Громкое имя твое гремит (I: 288), Под ногой / Подножка (II: 233), – Сигарера! Скрути мне сигару (I: 474). На соблюдаемой или, наоборот, нарушаемой этимологической логике могут строиться ирония, сарказм:

      Раз он бургомистр,

      Так что ж ему, кроме

      Как бюргеров зреть,

      Вассалов своих?

(П.: 218);

      Нищеты – робкая мебель!

      ‹…›

      От тебя грешного зренья

      Как от язв, трудно отвлечь.

      Венский стул – там, где о Вене –

      Кто? когда? – страшная вещь!

(П.: 285).

      В поэзии Цветаевой обнаруживаются свойства и функции сочетаний однокоренных слов, восходящие к художественной системе русского (и – шире – славянского) фольклора (Евгеньева 1963: 101–247; Толстой 1971). Однако свойства фольклорного приема в ее контекстах проявляются более четко, чем в самом фольклоре, – благодаря перенесению приема из контекста типичного в контекст нетипичный (преодоление автоматизма в восприятии определенного приема). А. П. Евгеньева показывает, что у таких сочетаний, как пахарь пашет, седлать седло, золотом золотить, мед медвяный и др., синтаксическая семантика заключается прежде всего в выражении типичности, полноты и интенсивности явления как процесса и в выражении существенного типического признака предмета (Евгеньева 1963: 149). Подобные тавтологические сочетания у Цветаевой выполняют ту же основную функцию типизации и усиления: – Пусть моей тени / Славу трубят трубачи! (II: СКАЧАТЬ