Пушкин в русской философской критике. Коллектив авторов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ читающего Евангелие, наконец, вся жизнь и все творчество Льва Толстого – вот последовательные ступени в развитии и воплощении того, что угадано Пушкиным.

      «Я думаю, – замечает Смирнова, – что Пушкин – серьезно верующий, но он про это никогда не говорит. Глинка рассказал мне, что он раз застал его с Евангелием в руках, причем Пушкин сказал ему: “Вот единственная книга в мире – в ней все есть”. Барант сообщает Смирновой после одного философского разговора с Пушкиным: “Я и не подозревал, что у него такой религиозный ум, что он так много размышлял над Евангелием”. “Религия, – говорит сам Пушкин, – создала искусство и литературу, – все, что было великого с самой глубокой древности; все находится в зависимости от религиозного чувства… Без него не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности”».

      Незадолго до смерти он увидел в одной из зал Эрмитажа двух часовых, приставленных к «Распятию» Брюллова. «Не могу вам выразить, – сказал Пушкин Смирновой, – какое впечатление произвел на меня этот часовой; я подумал о римских солдатах, которые охраняли гроб и препятствовали верным ученикам приближаться к нему». Он был взволнован и по своей привычке начал ходить по комнате. Когда он уехал, Жуковский сказал: «Как Пушкин созрел и как развилось его религиозное чувство! Он несравненно более верующий, чем я». По поводу этих часовых, которые не давали ему покоя, поэт написал одно из лучших своих стихотворений:

      К чему, скажите мне, хранительная стража,

      Или распятие – казенная поклажа,

      И вы боитеся воров или мышей?

      Иль мните важности придать Царю царей?

      Иль покровительством спасаете могучим

      Владыку, тернием венчанного колючим,

      Христа, предавшего послушно плоть свою

      Бичам мучителей, гвоздям и копию?

      Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила

      Того, чья казнь весь род Адамов искупила,

      И, чтоб не потеснить гуляющих господ,

      Пускать не велено сюда простой народ?[97]

      Символ божественной любви, превращенный в казенную поклажу, часовые, приставленные Бенкендорфом к распятию, конечно, это – с точки зрения эстетического и религиозного чувства – великое уродство. Но не на нем ли основано все многовековое строение культуры? Вот что сознавал Пушкин не менее, чем Лев Толстой, хотя возмущение его было сдержанное. Природа – дерево жизни, культура – дерево смерти, Анчар.

      Но человека человек

      Послал к Анчару властным взглядом…

      На этом первобытном насилии воздвигается вся вавилонская башня. «И умер бедный раб у ног непобедимого владыки…»

      А царь тем ядом напитал[98]

      Свои послушливые стрелы,

      И с ними гибель разослал

      К соседям в чуждые пределы.

      Страшную силу, сосредоточенную в этих строках, Лев Толстой рассеял и употребил для приготовления громадного арсенала разрушительных рычагов, но первоисточник ее – в Пушкине.

      Из воздуха, отравленного ядом СКАЧАТЬ