видел лес. Когда он отвечал на стандартный вопрос по истории грамматики германских языков, он тоже видел лес. Когда, разминая колени, скакал по пустому спортзальчику, забрызганному крупными каплями пота, с легкой звенящей штангой на налитых свинцовой усталостью плечах; когда встречал новый год; когда читал толстые и умные книжки, где умные люди общались только с умными людьми и где все говорили только глубокие, умные вещи – даже глупые люди; когда прижимался губами к холодной от мороза девичьей щечке; когда был в лесу, – он видел лес. Все свои опыты он между делом ставил на себе, медитировал, к примеру, часами, согревая лобные доли собственным теплом, или обливался годами холодной водой в различных сочетаниях с информационными нагрузками снова на мозг и физическими нагрузками на все остальное – и смотрел, что будет. Ничего не было, все были живы, здоровы, только, видимо, какая-нибудь загадочная трам-пам-пация вроде ретикулярной формации среднего мозга все больше теряла ко всему этому интерес, адаптируясь по ходу, словно к условиям ледникового периода – несравнимо более привычного ей и изначально близкого. Вечер в городе, или другое, приходившееся на подъем, время суток, по традиции сопровождался специальной, собственного приготовления, разминкой основных мышечных групп его уже в достаточной мере развитого, жесткого и мускулистого тела – это было необходимой и очень старой привычкой, со второго класса школы иных дней у него практически не было, или почти не было, за редким исключением, хотя ему и твердили, что это вредно. Бывали разминки днем, не запрещались они в любое другое время, случались, и не редко, тренировки ночью, – для его целей было необходимо здоровое, безотказно послушное тело, оно должно было научиться переносить боль, не снижая работоспособности, взрослея, он не оставлял тренировок, временами случайных, временами изматывающих до потери самообладания, но достаточно системных, включающих саморегуляцию сознания, люди, не умеющие подчинять воле сознание и тело, у него никогда не вызывали интереса, он с детства старался ничем на них не походить. Не привлекали его и достижения мужских статей: все эти килограммы блистающих ухоженностью отполированных мышц, годных только, чтобы их наблюдать, и еще кулачные бойцы, кулаком пробивающие череп один другому за деньги и так, от избытка здоровья, реализуя не реализованную агрессивность, – и не способные подобрать более или менее сносного определения интеллекту или разуму, воспринимались им только как некая разновидность уродства, не более, лишь туповатая фиксация на одном, что, однако, расценивалось здесь как достоинство и преодоление себя. Так бывает самонадеян речной рак, любовно разглядывающий неподъемно огромную гипертрофированную правую клешню, многократно превзошедшую в своем развитии клешню левую.
Впрочем, против подобных жизненных детерминант и вопросов сходимости полов он не имел ничего, его это касалось
СКАЧАТЬ
