последствия. Некогда, еще в юном возрасте Гонгора проявил чудеса проницательности, заметив, что у людей с убогим наличием такого свойства или даже с полным его отсутствием чье-то воображение вызывает не до конца осознанное беспокойство и состояние животной усталости. В силу некоего универсального общекосмического принципа то были в большинстве своем те самые, кто при любом стечении внешних обстоятельств охотнее всего склонялся к мысли, что это не они ущербны, но виноград слишком зелен. Словом, все это отдаляло, и довольно сильно. Приятели со всевозможными остальными-прочими его сверстниками (друзей у него никогда не было, если не говорить о книгах, их он с детства зачислил в когорту ближайших сподвижников и надежнейших вассалов, давая тем самым еще один повод отнести себя к законченным изгоям) – сверстники достаточно трудно вникали, если вникали, в его предпочтения, не понимали, принимали как-то особенно близко к сердцу и, случалось, безжалостно начинали учить жизни – в первую очередь, конечно, за чистоплюйство, за откровенно чистоплотную, вопреки всяческим устоявшимся и общепринятым нормам, правилам и традициям, лексику, за вызывающее, временами раздражающее и просто выводящее из себя обыкновение отвечать только на вопросы, не подразумевавшие очевидного ответа, и только на то, на что считает нужным отвечать; за то, что всегда предпочтет книгу хорошему обществу; от природы незлобив; не знает вкуса спиртного; никогда не пробовал вина и даже не курит; едва ли не во всем, что оказывалось не способным попасть в сферу его любопытства, обязательно останется либо в стороне, либо последним; удивительно нелюдим, во всем проявляет склонность исключительно к ночному образу существования и мышления; с прилежанием, достойным и лучшего применения, всем, кто пытается делать на нем из своих слабостей достоинства, учится без стеснения говорить правдивые гадости, с равнодушием и не оставляя право на обжалование; занимается неизвестно чем и просто за то, что непонятен и непонятно, чем живет. Он же чувствовал, что с ним самим не все в порядке, ударить человека было невыносимо трудно, от души врезать рукой по лицу, войти в осязательный, жесткий, слишком запоминавшийся контакт с липким, жирным, дебелым куском голого неприятного даже на вид тела, – во всем этом до тошноты мешал какой-то барьер, который оставался неподвластным и, казалось, подвластным никогда не будет, он не понимал и удивлялся, как можно намеренно кому-то делать боль. Но он хохотал, стоило только ему рассказать хороший анекдот, без удержу и до упаду, видя в своем воображении много дальше дозволенного принятыми нормами и правилами. Над этим миром, без конца осуждающим и неодобрительно переглядывающимся, над его неодобрением, заодно над собой. Вот так и придется свистеть всю жизнь, и ничто тут уже ему не поможет. Приходя в сознание после очередного приступа холерического хохота, ни на что в особенности не претендующего,
СКАЧАТЬ
