Память прошлых других. Как трансцендентальная экспликация историчности: к онтологии исторического сознания. В. В. Шлыков

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ вторичным представлением одного и того же образа, некогда слепленного трансцендентальной способностью воображения. Узнавание у Канта совершенно обоснованно венчает субъективный синтез воспринимаемого. Чтобы избежать этой ловушки, которая ведёт нас опять к подчинению памяти воображению, необходимо проанализировать ситуации памяти beyond Mind: за пределами рефлексии, но не интенциональности [ПИЗ, 66]. Таковыми будут памяти тела, мест, дат и, мы бы добавили, других. Не секрет, что наше тело помнит своё и по-своему: это память ран, приятных и болезненных ощущений, память реакций, инстинктов, мастерства. И конечно, внутримировых ситуаций, связанных со знакомыми местами, местами впечатлений, труда и побед. В этом смысле Рикёр справедливо вспоминает гуссерлевское абсолютное «здесь», связывая его с нашим телом: центром ориентации и воспоминаний. Мы, в свою очередь, знаем и более сильный гуссерлевский ход, связанный с анализом не менее абсолютного «здесь» земли: условия и опекуна всех наших тел, их памяти и действий. В этом случае можно уже вести речь и о коллективной памяти, что является нонсенсом в рефлексивном аспекте. Аналогично дело обстоит и с памятью дат, точнее, прошлых событий. Поскольку мы рассуждаем именно об нерефлексивном его измерении, то это не память о хронологиях и эпохах: это память-поминание, коллективная память, противостоящая забвению (в том числе и личному) в первом эшелоне [ПИЗ, 70]. Обо всём этом, в том числе и о пропущенной памяти других, мы поговорим более обстоятельно во втором и третьем разделах нашего исследования, пока же вместе с Рикёром вернёмся вновь к вопросу о памяти и воображении.

      1. 3. 3. Принципиальное разграничение памяти и воображения. Трансцендентальная память другого

      Он радикально, наконец, ставит вопрос: «является ли воспоминание образом и если является, то каким именно? А если стало бы возможным – в ходе соответствующего эйдетического анализа – выявить сущностное различие между образом и воспоминанием, то как объяснить их переплетение, даже смешение не только на уровне языка, но и в плане жизненного опыта: разве не подразумеваем мы под воспоминанием-образом, даже под воспоминанием вообще образ прошлого, который мы себе создаем?» [ПИЗ, 72]. В намерение Рикёра, впрочем, входит не просто установление «сущностного различия», которое со времён Аристотеля было хорошо известно31, а со времён Канта возвело воображение на недосягаемую для эмпирической памяти высоту, но обоснование трансцендентальной, «чистой памяти», которое бы порождало образ там, где смешивалось с воображением, и только. Рикёр опять обращается к Бергсону и его различению «чистого воспоминания» и «воспоминания-образа»: первое, «непротяжённое и бездейственное», Бергсон очищает от «всякой примеси ощущения, от связи с настоящим» и помещает в бессознательно-латентное состояние, откуда оно может быть извлечено под влиянием СКАЧАТЬ