Собрание сочинений. Том 5. Евгений Евтушенко

Чтение книги онлайн.

      эстрада.

      Я молод был,

                           хотел на пьедестал,

      хотел аплодисментов и букетов,

      когда я вышел

                             и неловко встал

      на тальке,

                     что остался от балеток.

      Мне было еще нечего сказать,

      а были только звон внутри и горло,

      но что-то сквозь меня такое перло,

      что невозможно сценою сковать.

      И голосом ломавшимся моим

      ломавшееся время закричало,

      и время было мной,

                                     и я был им,

      и что за важность:

                                   кто был кем сначала.

      И на эстрадной огненной черте

      вошла в меня невысказанность залов,

      как будто бы невысказанность зарев,

      которые таятся в темноте.

      Эстрадный жанр перерастал в призыв,

      и оказалась чем-то третьим слава.

      Как в Библии,

                             вначале было Слово,

      ну а потом —

                           сокрытый в слове взрыв.

      Какой я Северянин,

                                      дураки!

      Слабы, конечно, были мои кости,

      но на лице моем сквозь желваки

      прорезывался грозно Маяковский.

      И, золотая вся от удальства,

      дыша пшеничной ширью полевою,

      Есенина шальная голова

      всходила над моею головою.

      Учителя,

                    я вас не посрамил,

      и вам я тайно все букеты отдал.

      Нам вместе аплодировал весь мир:

      Париж и Гамбург,

                                  и Мельбурн и Лондон.

      Но что со мной ты сделала —

                                                     ты рада,

      эстрада?

      Мой стих не распустился,

                                               не размяк,

      но стал грубей и темой,

                                           и отделкой.

      Эстрада,

                   ты давала мне размах

      и отбирала таинство оттенков.

      Я слишком от натуги багровел.

      В плакаты влез

                               при хитрой отговорке,

      что из большого зала акварель

      не разглядишь —

                                 особенно с галерки.

      Я верить стал не в тишину —

                                                    в раскат,

      но так собою можно пробросаться.

      Я научился вмазывать,

                                           врезать,

      но разучился тихо прикасаться.

      И было кое-что еще страшней:

      когда в пальтишки публика влезала,

      разбросанный по тысячам людей,

      сам от себя я уходил из зала.

      А мой двойник,

                               от пота весь рябой,

      стоял в гримерной,

                                    конченый волшебник,

      тысячелик от лиц, в него вошедших,

      и переставший быть самим СКАЧАТЬ