Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий. Всеволод Зельченко
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий - Всеволод Зельченко страница 14

СКАЧАТЬ salis[138], однако по возвращении из Петровского Иванов напечатал в «Русской мысли» настоящий каталог знамений – цикл «На Оке перед войной», три части которого помечены 12, 16 и 18 июля[139]:

      ‹…› Гляди – звезда скатилась

      Слепительно к реке…

      О чем душа смутилась

      В тревоге и тоске?

      Чья нить позолотилась

      На ткацком челноке?

      ‹…› Как ястреб в небе, реял Рок,

      Грозою задыхались дубы,

      В глухие запахнувшись шубы.

      И ждали мы: настал ли срок?

      А за рекой трубили трубы.

      ‹…› Война ль? Не ведали. Гадали

      И лихо вызывали бой…

      А по реке, из светлой дали,

      Плыл звон – торжественной Судьбой. ‹…›

      Б. Хеллман (исходя из общих соображений) предполагает, что стихи цикла каким-то образом дописывались и изменялись между проставленными Ивановым датами и публикацией[140]. Как бы то ни было, художественная фиксация военных предвестий в большинстве случаев происходила уже после 19 июля, что превращало их в vaticinium ex eventu. Позднее Ю.П. Анненков обыграет это в одном из эпизодов «Повести о пустяках», где персонаж-беллетрист в 1917 году заносит на бумагу беспечные дачные разговоры о начале войны, заканчивая словами: «„В этот вечер я постиг обреченность России, и мне представлялась чудовищной людская недальновидность“. Подумав, Апушин пометил эти строки задним числом: Июль 1914»[141]. Показательна в этом отношении история самого знаменитого военного пророчества русской поэзии – слепневского стихотворения Ахматовой «Пахнет гарью. Четыре недели…», за которое Д.П. Святополк-Мирский назвал ее новой Кассандрой[142]. Сравним его первую редакцию, под которой в рукописи проставлено довоенное 11-е число, с той, которая в сентябрьском номере «Аполлона» датирована 20 июля – днем, когда Чуковский, Анненков, Евреинов и Репин, узнав об объявленной накануне войне, вслух читали в Куоккале «Пир во время чумы»[143]:

      Градус тревоги и интонация финального примирения с неизбежным сохранены, но если в первоначальной версии предсказание калики касается участи и «скорбей» лирической героини, то в версии окончательной плат Богородицы, потеряв связь с праздником Покрова, простерт уже над катастрофой целой страны[144]. Схожую метаморфозу претерпело между журнальной и первой книжной публикациями пейзажное стихотворение С.А. Клычкова, заодно получив и характерное заглавие («Предчувствие»):

      27 июля Пришвин заносит в дневник: «Все это признаки конца: встреча со старообрядцем, разговор о лесных пожарах, и затмении, и забастовке – все это признаки конца, как у летописцев. Признаки войны: лесные пожары, великая сушь, забастовки, аэропланы, девиц перестали замуж выдавать, Распутину (легенда в Петербурге) член отрезали[145], красная тучка, гроза»[146]. Как часто у Пришвина, СКАЧАТЬ

<p>138</p>

Другая, более пространная версия этого рассказа сохранилась в передаче Н.Н. Вильмонта и отнесена мемуаристом к началу 1920-х годов: «Летом, в имении Балтрушайтиса (sic. – В.З.), – это было в четырнадцатом году, но задолго до Сараева, – мы спрятались с Юргисом в кустах под окном Вячеслава (сын Балтрушайтиса, мой ученик, был тоже с нами) и стали кричать по-совиному – как долго мы это репетировали! – а потом как ни в чем не бывало зашли к Вячеславу. „Вы слышали, как кричат совы? – спросил он нас с торжественной грустью. – Так они всегда кричат перед войной“. Я прыснул, и он скорей всего догадался о нашей проделке, хотя себя и не выдал – из самоуважения. И вдруг оказалось, что прав Вячеслав Иванов: грянула война! Как это странно! И страшно, конечно…» (Вильмонт Н.Н. О Борисе Пастернаке: Воспоминания и мысли. М., 1989. С. 53–54). Сравнение двух вариантов вскрывает механизм преображения реальности в новеллу (возможно, не без участия посредников – Вильмонта и Маслениковой): в одном случае действие приурочено к самому кануну войны, в другом – для сходного эффекта – отодвинуто от него неправдоподобно далеко («задолго до Сараева»; ср. выше примеч. 29). Иванов приехал в Петровское лишь около 10 июля (см. коммент. А.Л. Соболева в изд.: Гершензон М.О., Гершензон М.Б. Переписка, 1895–1924. М., 2018. С. 560. Примеч. 3).

<p>139</p>

К анализу «На Оке перед войной» см.: Баран Х. Первая мировая война в стихах Вячеслава Иванова // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования. М., 1996. С. 171–172. Этот цикл косвенно упомянут в «Некрополе»: именно в его первой журнальной редакции была экзотическая рифма «смерть – умилосердь», о которой Ходасевич говорил с Брюсовым и С.В. Шервинским (СС IV, 31). Впоследствии, перерабатывая цикл для сборника «Свет вечерний», Иванов дополнил его стихотворением «Я видел сон в то лето пред войной…» (1937), чья дантовская мрачность контрастирует с тревожным энтузиазмом первых трех частей, написанных в 1914 году. Пользуясь случаем, заметим, что позднейшие рассказы о вещих предвоенных снах могли бы стать предметом отдельной работы; иные из них изумляют сложностью и одновременно плакатной однозначностью: «В одну из таких украинских ночей (на хуторе в Черкасском уезде Киевской губернии. – В.З.) приснился мне сон. Вижу я себя на Волге, где-то между Нижним и Казанью. ‹…› Быстро надвигалась черная туча. Сверкнула молния. Где-то по Заволжью прокатился гром. Дождь полил. У самого ближнего берега Волги справа вижу деревянную часовню с куполком. ‹…› На берегу у часовни стоит столик, на нем огромный старого письма „Спас“. Перед Ним теплится множество свечей. Пламя, дым от них относит в сторону ветром. Однако, несмотря ни на дождь, ни на ураган, свечи горят ярким пламенем. Тут же слева от часовни стоит старая, старая белая лошадь, запряженная в телегу, а головы у лошади нет. Она отрублена по самые плечи, по оглобли с хомутом и дугой. С шеи на землю капает густая темная кровь…» и т. д. (Нестеров М.В. О пережитом. 1862–1917 гг.: Воспоминания / Подгот. текста М.И. и Т.И. Титовых и др., вступ. ст. и коммент. А.А. Русаковой. М., 2006. С. 472–473).

<p>140</p>

Hellman B. Op. cit. P. 28.

<p>141</p>

Анненков Ю.П. [Темирязев Б.] Повесть о пустяках / Коммент. А.А. Данилевского. СПб., 2001. С. 69.

<p>142</p>

Святополк-Мирский Д.П. Памяти гр. В.А. Комаровского [1924] // Комаровский В.А. Стихотворения. Проза. Письма. Материалы к биографии / Сост. И.В. Булатовского и др. СПб., 2000. С. 202. См. также: Святополк-Мирский Д.П. История русской литературы с древнейших времен по 1925 г. / Пер. с англ. Р. Зерновой; 4-е изд. Новосибирск, 2009. С. 742.

<p>143</p>

Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского / Сост., подгот. текста и примеч. Е.Ц. Чуковской. М., 2006. С. 42–44.

<p>144</p>

Сопоставление двух редакций см.: Мусатов В.В. «В то время я гостила на земле…»: Лирика Анны Ахматовой. М., 2007. С. 174–175.

<p>145</p>

29 июня на родине Распутина, в селе Покровском Тобольской губернии, мещанка Хиония Гусева ударила его ножом в живот; в показаниях, растиражированных газетами, она назвала свою жертву «развратником и растлителем женщин». Вскоре осознанное как предвестие войны, это событие поначалу само обросло предвестиями: «Если Вы прочтете мое предыдущее письмо, – напоминал своему корреспонденту один из самых неутомимых русских писателей-сновидцев, – то увидите, что снился мне сей муж как раз в тот день, когда фанатичка-баба бросилась на него» («Для меня он не умер»: Из писем Б.А. Лазаревского к В.С. Миролюбову / Публ. К.М. Азадовского // Тыняновский сборник. Вып. 13: XII–XIII–XIV Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. М., 2009. С. 442).

<p>146</p>

Пришвин М.М. Дневники: 1914–1917 / Подгот. текста Л.А. Рязановой, Я.З. Гришиной, коммент. Я.З. Гришиной, В.Ю. Гришина. СПб., 2007. С. 83. Пришвин встретил начало войны в Новгородской губернии.