Двадцатый век Натальи Храмцовой. Геннадий Алесандрович Дёмочкин

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ Интересно, что детективы (даже такой приличный автор как Симеон) действовали куда менее эффективно, чем «Мёртвые души», стихи Мандельштама и Сенека, Сократ, самозванка 18 в., г-н Моцарт в книге Э. Радзинского.

      Телевизор чаще всего пугал, возмущал и приводил в отчаяние, так же, как и газеты. В оценке наших политиков и положения бедной нашей России я много скептичнее и пессимистичнее Вас (…)

      Ельцина больше жалею, он поразительно напоминает Брежнева периода маразма, и речь такая же замедленная и пустая. Только челюсть не вываливается. А затея его с Кириенко (ведь как настаивал на этой именно кандидатуре!) оказалась «дохлым номером». Черномырдина спасать-то не надо было, он сразу стал косить глазом на «президентский трон».

      «Протестовать и демонстрировать сейчас безопасно», – пишете Вы. По-моему, это верно только отчасти. Кого можно всячески ругать, орать «долой» и во имя этого выходить на улицы? Президента. Потому что стар, болен и слаб! Правительство. Потому что беспомощно, неумело и по сути безвластно. Протестуют ли рабочие, у которых дети голодают, против своего директора, дважды в год отдыхающего на Канарах и построившего в том же году роскошный особняк? В исключительных случаях. Директор – реальная власть, он взашей бастующих пролетариев очень просто за ворота вытолкает. А ведь знают, что начальник их очень хорошо живёт за их счёт. Ненавидят, но боятся. И идут за коммунистами – они-то мастера в «организации масс» и в заверениях «всё отобрать и поделить».

      Я, кажется, «завелась» и утомляю Вас тоскливым презрением своим и к власти и, увы, к основной части своего народа. Господи, прости меня!

      Теперь о вине и покаянии – нашего поколения и предыдущего. Я не согласна с Вами, что после 17-го года «протестовать можно было только, взяв в руки оружие и стреляя». Да, так поступила белая армия, но множество людей не умели стрелять и не брали в руки оружие. Более того, они понимали безнадёжность протеста, но, подобно пушкинскому Пимену – «за грехи, за тёмные деянья спасителя смиренно умаляли», коря себя за бессилие и каясь. Я таких знала очень немногих, и считаю, что мне повезло.

      В чём каяться Лихачёву или Растроповичу – не знаю, это их дело, сугубо личное. По мне – они святые люди, если судить Россию человеческим ли, Божьим ли судом, эти люди – её оправдание. Солженицын – немного другое, он отважно рисковал своей головой, но и чужими рисковал, не оглядываясь. (Вашей головой отчасти тоже, да?).

      Конечно, те, кто одобрял казни на митингах – не палачи, а жертвы. Но мучила их совесть, когда они возвращались домой, играли с детьми (а где дети тех, чьей казни при них сегодня требовали?).

      Если страдали от собственной лжи, если не могли уснуть после «осуждающих митингов и собраний», – это уже хоть частица покаяния.

      А тех, кто «осуждал, как весь советский народ», – увы (который раз я сегодня употребляю это междометие!) – их было много. Они тоже были «оболванены пропагандой», а быть оболваненным иногда очень удобно и выгодно. А теперь они тоже пытаются, естественно, бездарно СКАЧАТЬ