Россия – боль моя. Том 2. Татьяна Александровна Борщевская

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ когда «соблюдалась» «законность» в делах, которые творились вне законов, многие подписывали сразу все, что требовали палачи, зная, что ничто ни от чего не зависит: подпишешь – не подпишешь, свои 10 – 15 лет, где-то уже заранее тебе определенные, схватишь. А некоторые даже оговаривали несусветное количество людей, чтобы абсурдность происходящего была несомненна.

      В ГУЛАГе сохранять силу духа было, наверное, еще тяжелее, чем в застенках НКВД: ГУЛАГ – финишная прямая, на ней все предопределено и безнадежно.

      Но были люди, которые умели в лагерях чувствовать себя свободными, свободнее своих тюремщиков – художник и поэт Аркадий Штейнберг, поэт Наум Каржавин. Это уже не стойкость духа – это особая философия, но для такой философии все-таки необходимы условия, хотя бы минимально совместимые с жизнью, и тогда сила духа умножает силы физические.

      Но для особо упорных были не только зуботычины, волокуши и автоматные очереди. Были еще и карцеры.

      В карцере человек должен был или умереть, или выйти из него инвалидом. Изобретательность в этом деле лагерного начальства или особых «умельцев» поражает воображение.

      Вот один из них: «Сырая грязная дыра в стене, где было холодно и абсолютно темно. Заключенный сидел в нижнем белье, получая один раз в день хлеб и воду. [186].

      Вот карцер, описанный Шаламовым: карцер был вырублен в скале, в вечной мерзлоте: достаточно было в нем переночевать – и умереть, простыть досмерти. Обычно в эту камеру бросали обессиленных зэков доходяг в нижнем белье – на верную мучительную гибель. Хотя кто знает, что легче – замерзнуть в одну ночь или медленно доходить в забое.

      Все лагеря имели карцеры, и почти все они обрекали человека на гибель. Это бывали ямы с ледяной водой или с нечистотами. Иногда человека просто раздевали догола и оставляли на ночь в тайге на съедение комарам или оставляли на морозе.

      При повторном отказе выйти на работу – расстреливали. Они работали на 50-градусном морозе, в пургу. На марше в пургу колонну обвязывали веревкой. Любой протест – расстрел.

      Вот некоторые штрихи к картине, как оскудевает, звереет душа человеческая в колымском аду.

      Варлам Шаламов, журналист, писатель попал в ГУЛАГ за то, что назвал Ивана Бунина русским классиком. Он прошел там уже многие круги ада, когда ему улыбнулась арестантская удача: волею случая ему предоставилась возможность учиться на зэка-фельдшера (обычно такое счастье выпадает лишь «бытовикам»). Это было (и стало) его спасением.

      «Кости мои ныли, раны-язвы не хотели затягиваться. А самое главное, я не знал, смогу ли я учиться. Может быть, рубцы в моем мозгу, нанесенные голодом, холодом, побоями и тычками – навечны, и я до конца жизни обречен лишь рычать, как зверь, над лагерной миской – и думать только о лагерном. Но рискнуть стоило – столько-то клеток сохранилось в моем мозгу, чтобы принять это решение.» [187].

      Он сдал экзамены – СКАЧАТЬ