Вот я. Джонатан Сафран Фоер

Чтение книги онлайн.

      Сэм думал, не написать ли Билли – спросить, не присоединится ли она к нему на концерте современных танцев (или шоу, или как там это называется) в субботу. Штука прикольная, судя по описанию Билли в дневнике, который Сэм стащил из ее брошенного рюкзака, пока она была в спортивном зале, спрятал за своим куда более толстым и куда менее интересным учебником химии и проштудировал. Сэм не любил писать с телефона, потому что приходилось смотреть на собственный большой палец – палец, которому досталось больше других или который хуже других зажил. Который люди старались не замечать. Спустя недели после того, как к другим пальцам вернулся нормальный цвет и более или менее нормальная форма, большой оставался черным и перекошенным в суставе. Врач сказал, что палец не восстанавливается, и предлагал ампутировать его, чтобы инфекция не распространилась на всю кисть. Он сказал это при Сэме. Отец спросил: «Вы уверены?» А мать настояла на втором мнении. Второе мнение было таким же, и отец вздохнул, а мать потребовала показать руку еще одному врачу. Третий врач сказал, что прямого риска заражения нет, что у детей сверхчеловеческая сопротивляемость и «почти всегда эти существа находят способ исцелиться». Отец не очень поверил этим словам, но мать поверила, и через две недели чернота стала отступать к кончику пальца. Сэму еще не было восьми. И он не запомнил ни одного из врачей, не запомнил, как его лечили. Он плохо помнил даже сам несчастный случай и, бывало, гадал, не родительские ли воспоминания вспоминает.

      Сэм не запомнил, как во весь голос кричал: «Зачем меня?» – не от ужаса, не от гнева, не от смущения, но из-за обширности вопроса. Ходят легенды о матерях, руками подымавших автомобили, чтобы освободить зажатого машиной ребенка: это Сэм помнит, но не помнит сверхчеловеческого самообладания собственной матери, когда, встретив дикий взгляд Сэма, она пригасила его, объявив: «Я тебя люблю, я тут». Он не помнит, как металлическими скобами хирург собирал заново кончики его пальцев. Не помнит, как, очнувшись от пятичасового послеоперационного забытья, увидел, что отец заполнил его комнату всевозможными игрушками. Но помнит, во что они часто играли, пока он был совсем мал: «Где большой пальчик? Где большой пальчик? Вот я! Вот я!» После его травмы с Бенджи в это уже не играли ни разу, и ни разу никто не признал, что в это больше не играют. Родители старались щадить Сэма, не понимая, что стыд, скрывавшийся за этим молчанием, – как раз то, от чего его бы надо было избавить.