– Тут вот какое дело… – сказал Кравцов, почесав затылок. – Не взял я ее с собой, схоронил по-быстрому, мало ли что… вдруг шмон начнется или еще чего.
– Где схоронил?
Оглянувшись на дверь, Егор придвинулся ближе и выдохнул ей в самое ухо:
– В доме, на дверном косяке.
Алимпию немедленно бросило в жар. Тонкая сорочка под шерстяным платьем неприятно прилипла к телу. Тугой корсаж еще плотнее стиснул ребра, затруднив дыхание.
– Надо воротиться, как стемнеет, – прошептал он, не заметив охватившей ее паники. – Пойдешь со мной?
Вцепившись в глухой ворот платья заледенелыми пальцами, она в отчаянии рванула ткань. Верхняя пуговица отлетела, ударив по носу белобрысого недотёпу. Стыдливо чертыхнувшись, тот скоренько сдвинулся на край дивана.
Липа в изнеможении прикрыла веки: …маленькая кроха на руках отца… желтый леденец на палочке зажат в ее кулачке… она тянет его в рот, но отец отбирает… «Глупыш, – смеется он, – это же не конфета…»
Успокоившись, она исподтишка взглянула на Егора. Тот, свесив руки между колен, обиженно сопел, уставившись в пол.
Она тихонько провела рукой по светлым вихрам парня. Кравцов дернул головой и вскочил с места. Потоптался на месте, зыркнул на нее через плечо и шагнул к доктору. Нахмурив брови, решительно ткнул пальцем в сложенный надвое листок, лежащий на краешке стола, и грубо спросил:
– Может, вот оно, твое стихоблудие?
Отведя в сторону «указующий перст», Карл Натанович схватил бумагу.
– Точно, оно! – радостно воскликнул он. – Я нашел, нашел это место!
– Ну нашел и молодец. Пошли харчеваться, желудок уже к спине прилип.
– Липушка, иди, взгляни! – засуетился доктор, не обратив внимания на недовольство парня.
Алимпия приблизилась к столу. Вырванная тетрадная страница. Скачущие по листу чернильные буквы с трудом складывались в слова, слова – в предложения, предложения – в стихотворение.
– Прочти, дядя! – попросила она. – Сама никак не разберу.
Поправив пенсне, Карл Натанович начал читать. Сначала громко, затем все тише и тише, а потом и вовсе перешел на шепот:
– Что ты хочешь мне сказать, протянув печально руку?
Черным мраком наказать? Сколько мне терпеть ту муку?
Сердце разорвала в клочья, истерзала душу в прах.
Вот и гроб уже заколочен. Боль утраты, ярость, страх.
Горький рок: в часовне белой, под придавленной плитой,
Ты лежишь в одежде прелой на перине земляной.
Два монаха преклоненных камнем замерли в стене,
В разумах их помутненных стон доносится извне.
Дрожь бежит под грузной рясой, прах летит с могучих плеч,
Будто ждали сего часа – тело нежное извлечь!
Разом зажигают свечи, освещают Ведьмин трон.
Предвкушаешь нашу встречу, жаждешь показать мне схрон.
Знаю, СКАЧАТЬ