Иерусалимские дневники (сборник). Игорь Губерман

Чтение книги онлайн.

      Как это странно: все поэты

      из той поры, наивно-дымчатой,

      давно мертвы. Их силуэты

      уже и в памяти расплывчаты.

      Являя и цинизм, и аморальность,

      я думаю в гордыне и смущении:

      евреи – объективная реальность,

      дарованная миру в ощущении.

      На свете очевидны территории,

      охваченные внутренним горением,

      где плавное течение истории

      сменяется вдруг диким завихрением.

      Я очень тронут и польщён

      высоким Божьим покровительством,

      однако сильно истощён

      своим ленивым долгожительством.

      Разъезженная жизни колея

      не часто вынуждает задыхаться —

      на мелкие превратности плюя,

      вполне по ней приятно бултыхаться.

      Чтобы сгинула злая хандра

      и душа организм разбудила,

      надо вслух удивиться с утра:

      как ты жив ещё, старый мудила?

      Люди молятся, Бога хваля,

      я могу лишь явить им сочувствие;

      Бог давно уже знает, что я

      уважаю Его за отсутствие.

      Я в жизни ничего не понимаю —

      запутана, изменчива, темна,

      но рюмку ежедневно поднимаю

      за то, чтобы продолжилась она.

      В атаке, в бою, на бегу

      еврей себя горько ругает:

      еврей когда страшен врагу,

      его это тоже пугает.

      История капризна и причудлива,

      симпатии меняет прихотливо,

      играющий без риска и занудливо —

      не друг и не любовник музе Клио.

      Со времён чечевичной похлёбки

      каждый стал боязлив и опаслив,

      но росло и искусство наёбки:

      тот, кого наебли, нынче счастлив.

      Хотя война у нас – локальная,

      но так еврей за всё в ответе,

      что извергается фекальная

      волна эмоций по планете.

      Мне близкий друг принёс вино,

      чтоб тонкий вкус во мне копился,

      меня растрогало оно,

      и грубым виски я напился.

      Муза тихо бесится, ища,

      чем и как поэта взволновать,

      а его, гулящего хлыща,

      девка затащила на кровать.

      Кто своей персоной увлечён,

      с пылкостью лелея дарование,

      рано или поздно обречён

      на тоску и разочарование.

      Когда был молод и здоров,

      когда гулял с людьми лихими,

      я наломал немало дров —

      зато теперь топлю я ими.

      Домашним покоем доволен,

      лежу то с журналом, то без,

      и с ужасом думаю: болен

      во мне проживающий бес.

      С работой не слишком я дружен,

      таскать не люблю я вериги,

      но это наркотик не хуже,

      чем выпивка, бабы и книги.