– Выходит, если ты писатель, то не можешь с собой совладать? – спросила Вероника.
– В большинстве случаев так и есть, – уверенно подтвердила Робина. – Несправедливо подходить к литераторам с обычными мерками.
Девочки направились в сторону огорода – в ту пору как раз поспела клубника, – и я не услышал конец разговора. Вскоре после этого Вероника взяла привычку запираться в классной комнате с тетрадью, а с моего письменного стола начали пропадать карандаши. Одним из них я особенно дорожил, мне захотелось вернуть его или хотя бы попытаться. Безошибочное чутье привело меня в святилище Вероники. Задумчиво посасывая кончик моего любимого карандаша, милое дитя объяснило, что пишет небольшую пьеску.
– Нам ведь многое достается от отцов, правда? – спросила она.
– Да, – признал я, – но тебе не следует брать мои вещи без спроса. И я уже не раз об этом говорил. Это единственный карандаш, которым я могу писать.
– Но я вовсе не о карандаше, – объяснила свою мысль Вероника. – Мне интересно, унаследовала ли я твой литературный норов?
Оценка, выносимая писателю широкой публикой, подчас приводит меня в замешательство. Ведь совершенно очевидно, что человек, способный писать книги, объяснять суть вещей, просвещать и наставлять, должен быть исключительно умен! А как иначе он сможет исполнить свою миссию? Это подсказывает простая логика. Но если послушать Робину и ей подобных, может сложиться впечатление, что мы, писатели, не в состоянии даже себя обуздать, а не то что нести миру свет истины. Робина готова часами читать мне проповеди, стоит только ей позволить.
– Обыкновенная девушка… – заводит она свою шарманку, приняв вид университетского профессора.
Ее самоуверенность изрядно меня раздражает. Можно подумать, я не знаю всего, что следует знать о девушках! Господи, ведь это же мое ремесло. Я указываю на это Робине.
– Да-да, – снисходительно бросает она, – но я говорила о всамделишной девушке.
Даже будь я великим творцом, гением (Робина, добрая девочка, верит, что так и есть), это ничего не изменило бы. Будь я самим Шекспиром и скажи я ей: «Мне кажется, милая, что создателю Офелии и Джульетты, Розамунды и Беатриче кое-что известно о девушках», – Робина и тогда ответила бы мне: «Конечно, папочка. Все знают, какой ты талантливый. Но я имела в виду настоящих, не выдуманных девушек».
Иногда я спрашиваю себя, неужели для читающей публики литература – не более чем волшебная сказка? Мы пишем, что называется, кровью сердца. Мы вопрошаем свою совесть, пристало ли нам обнажать души, срывая с них покровы тайны? Читателю невдомек, что мы обмакиваем перья в кровь наших сердец. Для него это просто чернила. Он не верит, что мы распахиваем души настежь. Ему кажется, мы притворяемся, лукавим. «Жила-была когда-то СКАЧАТЬ