Опавшие листья. Василий Розанов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ то же – с Толстым. Я мог ими всеми тремя любоваться (и любовался), ценить их деятельность (и ценил), но никогда их почему-то не мог любить, не только много, но и ни капельки. Последняя собака, раздавленная трамваем, вызывала большее движение души, чем их «философия и публицистика» (устно). Эта «раздавленная собака», пожалуй, кое-что объясняет. Во всех трех не было абсолютно никакой «раздавленности», напротив, сами они весьма и весьма «давили» (полемика, враги и пр.). Толстой ставит то «3», то «1» Гоголю: приятное самообольщение. Все три вот и были самообольщены: и от этого не хотелось их ни любить, ни с ними «водиться» (знаться). «Ну, и успевайте, господа, – мое дело сторона». С детства мне было страшно врождено сострадание: и на этот главный пафос души во всех трех я не находил никакого объекта, никакого для себя «предмета». Как я любил и люблю Страхова, любил и люблю К. Леонтьева; не говоря о «мелочах жизни», которые люблю безмерно. Почти нашел разгадку: любить можно то, или – того, о ком сердце болит. О всех трех не было никакой причины «душе болеть», и от этого я их не любил.

      «Сословное разделение»: я это чувствовал с Рачинским. Всегда было «все равно», что бы он ни говорил; как и о себе я чувствовал, что Рачинскому было «все равно», что у меня в душе, и он таким же отдаленным любленьем любил мои писания (он их любил, – по-видимому). Тут именно сословная страшная разница; другой мир, «другая кожа», «другая шкура». Но нельзя ничего понять, если припишешь зависти (было бы слишком просто): тут именно непонимание в смысле невозможности усвоения. «Весь мир другой: – его, и – мой». С Рцы (дворянин) мы понимали же друг друга с ¹/₂ слова, с намека; но он был беден, как и я, «не нужен в мире», как и я (себя чувствовал). Вот эта «ненужность», «отшвырнутость» от мира ужасно соединяет, и «страшно все сразу становится понятно»; и люди не на словах становятся братья.

* * *

      История не есть ли чудовищное другое лицо, которое проглатывает людей себе в пищу, нисколько не думая о их счастье. Не интересуясь им?

      Не есть ли мы – «я» в «Я»?

      Как все страшно и безжалостно устроено.

      (в лесу).

* * *

      Есть ли жалость в мире? Красота – да, смысл – да. Но жалость?

      Звезды жалеют ли? Мать – жалеет и да будет она выше звезд.

      (в лесу).

* * *

      Жалость – в маленьком. Вот почему я люблю маленькое.

      (в лесу).

* * *

      Писательство есть Рок. Писательство есть fatum. Писательство есть несчастие.

      (3 мая 1912 г.).

      …и, может быть, только от этого писателей нельзя судить страшным судом… Строгим-то их все-таки следует судить.

      (4 мая 1912 г.).

* * *

      1 р. 50 к.

      – Я тебе, деточка, переложу подушку к ногам. А то от горячей печи голова разболится.

      – Хорошо, папа. Но поставь стул (к изголовью).

      Поставил.

      И, улыбаясь, поднялась и, вынув что-то из-под подушки, бросила на решетку стула серебряный рубль.

      – Я буду на него смотреть.

      Я уже догадался: СКАЧАТЬ