Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский. Стефано Мария Капилупи
Чтение книги онлайн.

Читать онлайн книгу Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский - Стефано Мария Капилупи страница 24

СКАЧАТЬ истинную ценность и цель истории, <…> а мы относимся к ним примерно так же, как обезьяны или еще более отдаленные зоологические виды к людям»[126]. Так, в особом внимании Достоевского к страданию есть еще одно неявное, но очень важное значение. Никакая утопия, даже если она вполне осуществится, не может оправдать страдание каждого страдавшего индивида. Только в вере во Христа страдание сохраняет свое абсолютное значение. Оставаясь с Христом, человек остается со страданием, и наоборот[127]. Поэтому антиномия страдания оказывается и сугубо христианской.

      На чем же собственно выстраивается идея спасения в творчестве Ф.М. Достоевского? Прежде всего писатель ставит перед нами вопрос: возможно ли спасение? Вспомним слова из эпилога романа «Преступление и наказание»: «…Спастись во всем мире могли только несколько человек <…>, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса» (6, 420). Эти последние слова парадоксальны: ведь если таких людей никто не видал, то, следовательно, можно заключить, что и спасения не будет. Но Достоевский не раз указывает на то, что такие люди существуют, только момент узрения их опять же пересекается с вопросом веры и неверия. Так говорит Смердяков из романа «Братья Карамазовы»:

      …никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то может где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе (14, 120).

      Однако в той же вселенной «Братьев Карамазовых» есть и Маркел, и Зосима, и Алеша Карамазов. Смердяков просто не желает их видеть, но означает ли это, что их видеть невозможно? Вера имеет свои особые глаза. Выражаясь метафорически, (по мудрому еврейскому убеждению) нужно встретить одного из тридцати шести праведников, принадлежащих каждому поколению, чтобы он помог другим найти верный путь к спасению. Так и рождается конкретная воля к спасению в христианском контексте Достоевского – в силу веры в то, что через лик этого праведника и благодаря его молитвам каждый человек удостоится узреть светлый лик Христов[128].

      Ключом к пониманию концепции спасения у Достоевского могут служить слова Дмитрия Карамазова, обращенные к брату Алеше, и прямое высказывание автора в предисловии к изданию на русском языке «Собора Парижской Богоматери» В. Гюго: «Красота – это страшная сила, тут Бог борется с Дьяволом, а поле битвы – это сердце человека» (14, 100). Эта таинственная красота есть сочетание двух бездн: красота Содома и красота Мадонны. Человеку остается сверхзадача – их различить, и в этом состоит его единственный шанс на спасение.

      «Восстановлением падшего человека» Достоевский назвал главную задачу европейской литературы XIX века. Эта идея доминировала в его позднем периоде творчества. За очевидно личным понятием «восстановления» у Достоевского, на наш взгляд, СКАЧАТЬ

<p>126</p>

Булгаков С. Н. Венец терновый. СПб., 1907. С. 11.

<p>127</p>

Значит, человеческий разум проявляет себя в двух модусах: в одном из них страдание уже лишено статуса бытия, т. е. своего смысла; в другом же оно приобрело абсолютный смысл. Согласно логике первого модуса мышления, человек хочет победить и уничтожить страдание и имеет на это полное право. По другой логике, он страдание принимает, и, принимая его, он может и своё страдание, и себя самого преобразить. Оба эти модуса мышления заданы и оправданы Христом, и оба эти модуса служат нашей надежде. Именно по этой причине множество социалистов, даже атеистов по своим убеждениям, воспринимают Достоевского как своего человека и теоретика. См.: Пруцков В. Достоевский и христианский социализм // Достоевский: материалы и исследования. Вып. 1. Л.: Наука, 1974. С. 58–82.

<p>128</p>

По христианскому учению, Богочеловечество возможно в вере и в свободе, и имеет свой исток в вере Христа. Этот великий пример человеку близок, потому что в воплощении Сын Божий, Логос Божий, соединился не только с Иисусом, но неким образом, известным только Богу, Он, через веру и послушание Иисуса, соединился и со всяким человеком, грядущим на свет, чтобы всякий человек стал Богом. См.: «Радость и надежда» (на итальян. яз.) 22, 2. «Радость и надежда» – пастырская конституция Второго Ватиканского Собора о Церкви в современном мире. Принимая участие в этой вере, человеческая вера не бывает просто верой ума, которая говорит “да”, но ничего не делает (как сказано в евангельской притче о двух сынах, Мф 21, 28–31), а становится верой воли, которая делает человека сыном Бога и свободным исполнителем божественной Премудрости. О проблеме «атеизма воли» у героев романов Достоевского писали еще Вяч. Иванов, Ф. А. Степун и С. И. Гессен. Опираясь на веру Христову, человеческая и неизбежная воля к власти преображается в «законе» сострадания и приводит к рождению Богочеловечества. По христианскому учению, Свою веру Сын Божий дарит нам в тайне приобщения Святому Духу. Следуя за Достоевским, русский философ Г.П. Федотов c особенной яркостью развернул концепцию о результате действия Святого Духа, проявляющемся в органическом мире и в искусстве. Он подчеркнул разницу между присутствием Духа Святого в Церкви и распространением Его даров за пределами Церкви. См.: Федотов Г. П. О Святом Духе в природе и в культуре (1932) // Он же. Собр. соч.: В 12 т. М., 1998. Т. 2. С. 232–244.