Пушкин. Юрий Тынянов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ на Сперанского была в другом роде – коротка, ее писал брат того генерала, который звал Наполеона Буонапартом:

      Вели́ки чудеса поповский сын явил:

      Науками он вдруг дворян всех задавил.

      Наук испугались все. Лекари учились медицине, попы – богословию. Бывали и среди дворян чудаки или меценаты, которые читали по-латыни, но учиться по обязанности наукам, как лекари, – не дворянское дело. Дворянин получал чины по душевным качествам и заслугам. Не было никакой связи между наукой, дворянством и званием. Семинарист учредил хаос и все перевернул.

      Сергей Львович негодовал почему-то более других. Мысль, что камер-юнкер и камергер теперь будут не чины, а звания, была особенно для него невыносима, хотя ни он и никто из родни не были ни тем, ни другим. Он не находил слов для возмущения.

      – Этот приказный, cette canaille de[174] Сперанский, – говорил он о Сперанском, как будто тот служил у него ранее под начальством, и произнося эту фамилию в нос.

      Вообще это было в характере Сергея Львовича – он охотно ввязывался в любую оппозицию. Порою он ворчал перед камином, совсем как матушка Ольга Васильевна. Однажды он даже дословно ее повторил: фыркая, сказал, что все несчастья начались с Орловых, – полезли в знать, и началась неразбериха. Что ни говори, а звание дворянское дает право на светскость; светскость же или, как маменька Ольга Васильевна говорила, людскость, – всё! Это и любезность, и уменье блистать, и остроумие. А кто этого не понимает, с тем говорить не стоит. И хотя исторические понятия Сергея Львовича были смутны, у него были сильные чувства.

      В эти месяцы много перьев скрипело в Москве: приказные переписывали стихи, дворяне писали царю. Даже Сергей Львович, сидя в своей комнате над чистым листом бумаги, написал как-то тонким пером: Всемилостивейший Государь! – но далее у него не пошло.

      Все ждали, что скажет Карамзин.

      3

      Старые друзья говорили, что он сделался молчалив и горд. Чувствуя, что связи со всеми рушились и что предстоят важные труды, он надолго покидал Москву. Наконец удалось ему основать свой Эрмитаж, наподобие Руссова, в тестевом имении Остафьеве. Обширный сад, проточный пруд, густые липы заменили ему там друзей. Молодая добрая жена стала теперь для него Клией, музой истории. В Москве начали относиться к нему с боязнью. Изредка приезжал он сказать два-три важных слова, обронить замечание, улыбку. Снисходительность к людским порокам была в нем теперь главною чертой. Добряк Сонцев, муж сестрицы Лизет, боялся его как огня. Теперь смятение московское вызвало его на несколько недель из уединения.

      С радостью заявился к нему Сергей Львович. Они давно не видались. Он долго думал, какой час избрать для посещения, потому что боялся помешать, и выбрал час меж волка и собаки[175]. Московские стишки, после некоторого размышления, он сунул в карман, надел новый фрак, вздохнул и поехал.

      Он был принят прекрасно. Никого не было. В полутемной комнате на простой мебели сидели они в полутьме, и СКАЧАТЬ