Избранные сочинения в пяти томах. Том 2. Григорий Канович

Чтение книги онлайн.

      Он вспомнил, как позапрошлым летом, под доходный Иванов день, вот так же мучился в лесу, но то были другие, возвышенные муки. Тогда он мог погибнуть от чьей-то мести и зависти, а сейчас… сейчас от заворота собственных кишок или от хвори, подхваченной у сына.

      У Ешуа заныли ноги, но он не сдавался.

      Невозмутимо шумела над ним ель. То был не шум листвы, а спокойный дремотный гул, доносившийся из-под коры, из самой сердцевины.

      Ешуа встал, вложил два пальца, как два патрона, в рот и попытался вызвать рвоту.

      Но и горло было заперто страхом.

      Перед кем?

      Перед лесом? Перед хворью? А может быть, перед тем в ермолке, приколотой булавкой к волосам? Зашел в корчму – и начались напасти: колики, лихоманка.

      Зачем его Семен выгнал?

      С трудом превозмогая боль, Ешуа поплелся к дороге, забрался в фуру и двинулся дальше.

      Не дай бог заболеть. Не дай бог! На Успенье в корчму не пробиться. На Успенье даже бабы пьют. Что за люди? У них даже смерть праздник! Смерть богородицы, смерть Иисуса Христа… Что за люди?

      Пятьдесят лет прожил Ешуа бок о бок с ними и – хоть убей – не понимал их… даже Морту, и ту не понимал. Кто она? Дура? Святая? Бессребреница? Лиса?

      Скоро и местечко. Сейчас они минуют Мишкине, а оттуда до дому рукой подать.

      Боль вроде поутихла.

      Так и должно быть, подумал Ешуа, чем ближе к дому, тем меньше боли. Хава заварит конский щавель – и все будет в порядке.

      За Мишкине чернел лес Маркуса Фрадкина. Ешуа всегда останавливался у развилки или сворачивал на просеку, где лесорубы брали у него ящика два водки. Но сегодня он не свернет, сегодня покатит в местечко напрямки, в лесу потерпят, а коли очень приспичит, Андроновых в корчму пошлют, братья – парни дюжие, взвалят на плечи по ящику и айда на делянку. Маркус Фрадкин и так на него дуется: чего, мол, Ешуа, людей моих спаиваешь, надерутся и целый день дрыхнут. Маркусу Фрадкину все мало, руби для него да руби, совести у него нет. Радовался бы, что пьют, пускай лишнее дерево не повалят, но зато и его не рубанут… Когда мозг дрыхнет, дрыхнет и топор. Так-то, господин разлюбезный Фрадкин! А еще умником слывет…

      Не успел Ешуа проехать через Мишкине и выкатить на Вороний проселок, как в ельнике что-то затрещало, заворочалось по-кабаньи и обдало корчмаря горячим ознобом. Он быстро отпустил вожжи и вытащил из-под сиденья ружье. С непривычки, а может, со страху Ешуа никак не мог приладить его к плечу – ружье все время соскальзывало, и руки чуточку дрожали, и во рту было сухо, и горло сузилось – кажется, ручеек молитвы, и тот не пробьется, но он пробился, сбивчивый, хрусткий. Сколько раз Ешуа спасала молитва, может, и на сей раз спасет от напасти.

      Лошади шли тихо, их головы шелестели в сумерках, как кроны.

      Ешуа молился, ловя каждый звук, каждый шорох, и, когда треск в ельнике утих, поставил ружье между ног и оперся о ствол, как о посох.

      Но вдруг лошади шарахнулись в сторону, и корчмаря снова окатило ознобом, только еще более горячим, СКАЧАТЬ