Данка не входит.
– Оксанка? – Надька вешает шубу, не сводя с меня удивленных глаз, потом подсаживается ко мне: к черту три сюжета и морскую капусту! – Ты почему здесь?
– Делала сюжет. Про коровник, – язык у меня толстый, коровий, я почти мычу.
– Ты ездила?!
– Что ты! Пресс-служба привезла.
– Ты почему домой не пошла?
– Дана попросила сделать сюжет.
– Вот скотина! – Надька рада, что о Данке можно снова сказать плохое слово. Это особое наслаждение : ругать Данку, смеяться над Данкой. Она дает много поводов.
Надька говорит, что был врач, сделал мне укол и велел везти меня домой, спать. Это правда: на правой руке – малиновая точка с алым ободком, след укола. И крохотный синяк, он болит, когда сгибаешь руку.
– Курит там, уродка! Пришла бы и склеила коровник. Нет! Начальство она теперь опять…
Надька ворчит, забыв о салатах и сюжетах. Я робко говорю ей:
– Да ладно, так даже лучше, я хоть отвлеклась… А ты бы поела, а то не напишешь, времени мало.
– А! – Надька машет рукой. – У меня выставка детского рисунка, спектакль в Куклах и машины инвалидам. Если бы не Эдик, первым сюжетом и поставить было бы нечего.
Никак не уйти. Офис держит меня зеленью стен, жужжанием компьютеров, запахом сплетенных проводов. Я стою в коридоре, не зная, смогу ли свернуть за угол, к студии. И страшно, и хочется взглянуть.
– Очнулась? – радостный голос. Оборачиваюсь и вижу молодого парня в кожаной куртке, с кожаной папкой в руках. Густая челка падает ему на глаза, он отбрасывает ее рукой.
Красные милицейские корочки, буквы пляшут, фотография расплывается. Мы идем в кабинет директора, и Виталь послушно выходит прочь. Я рассказываю все снова и плачу, а потом приходится вспомнить вчерашний вечер.
– Это был четверг? – спрашиваю я у следователя.
– Да, – он удивленно поднимает брови. – Во сколько вы уходили, Оксана Викторовна?
– Уже шли "Новости". Значит, минут пять восьмого.
– Вы часто так поздно уходите? Вы же официально здесь не работаете.
Пожимаю плечами:
– У нас когда сделал, тогда и ушел. А я новенькая, у меня получается медленнее. Вот.
– Значит, часто?
Я хлюпаю носом.
– А Эдуард Максимович был еще в офисе?
– Эдик? Был, конечно. Он вел эфир.
– А кто вообще был здесь, когда вы уходили?
Я говорю, что не помню, и начинаю плакать так, что меня отпаивают пустырником. Это пустырник Эдика, из его стола. Он все время говорил, что волнуется, и жаловался на сердцебиение.
Дома все как всегда: папа гладит белье, глядя в телевизор, бабушка готовит ужин. Мама приходит уже после меня, с двумя трещащими по швам пакетами.
– Ты СКАЧАТЬ