Из моей тридевятой страны. Елена Айзенштейн

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ с позавчерашней

      французской башней —

      – век номер девятнадцать, словом.

      Но, сравнивая с тем и овом

      тебя, я обращаю в прибыль

      твою погибель,

      подталкивая ручкой подлой

      тебя к бесплотной мысли, к полной

      неосязаемости раньше срока.

      Прости: жестоко.

      Своей прабабкой называет Бродский поэзию 19 века. Под этой вуалью, скорее всего, скрыты черты конкретных русских поэтов, но, может быть, Бродский имел в виду кого-то из французов: Верлена, Рембо, Аполлинера, Малларме? Его Муха старомодна, потому что в поэзии прошлого, в ее языке черпает Бродский силы, от нее отталкивается. Шестая главка – об орбитах творческого интереса Бродского: муха графически похожа на шестирукую букву русского алфавита – «Ж», напоминающую о пушкинском крылатом серафиме из «Пророка». Бродскому кажется, что творчество обмелело, что предметом поэзии оказываются брюнетки, ужимки и жесты, а не серафимы, ангелы и всадники, как это было у Пушкина и Цветаевой. Седьмая главка констатирует наступление зимы, убывание творческого начала и оптимизма: «Пока ты пела и летала, птицы / отсюда отбыли. В ручьях плотицы / убавилось, и в рощах пусто./ Хрустит капуста». Жутковатость одиночества среди угасанья природы скрашивает содружество с мухой, надежда на способность писать, «поражать живое» словом:

      И только двое нас теперь – заразы

      разносчиков. Микробы, фразы

      равно способны поражать живое.

      Поэту кажется, что муха «отлеталась», да и сам он немолод, хотя утешает себя, что «для времени, однако, старость / и молодость неразличимы». Бродский вспоминает ссылку, жизнь «вполнакала», вот почему в обращении с мухой-музой возникают слова «союзник», «соузник», «подельник», «кореш». 21 год прошел с момент суда над Бродским, состоявшегося в 1964 году, – не отсюда ли количество главок в «Мухе», точно соответствующее пройденному пути? И потому призыв к мушиному существованию – обращение к самому себе, зов бороться с небытием и старостью:

      Не умирай! сопротивляйся, ползай!

      Существовать не интересно с пользой.

      Тем паче, для себя: казенной.

      Честней без оной

      смущать календари и числа

      присутствием, лишенным смысла,

      доказывая посторонним,

      что жизнь – синоним

      небытия и нарушенья правил.

      Будь помоложе ты, я б взор направил

      туда, где этого в избытке. Ты же

      стара и ближе.

      В следующей главке, думая о жизни и смерти, о своем эмигрантском одиночестве, Бродский вспоминает последние стихи Пастернака, его «Ветер» («Я кончился, а ты жива…»37, его раннее стихотворение «Плачущий сад».38:

      Нас двое, стало быть. По крайней мере,

      когда ты кончишься, я факт потери

      отмечу мысленно – что будет эхом

      твоих с успехом

      когда-то выполненных мертвых петель.

      Смерть, знаешь, если есть свидетель,

      отчетливее СКАЧАТЬ