Полное собрание сочинений. Том 29. Произведения 1891–1894 гг. Кто прав?. Лев Толстой

Чтение книги онлайн.

      Матрена Петровна бросила папироску.

      – Некогда сказать ей. Всё занята с гостями. Пойду еще скажу.

      – Тц. Тц, – пощелкал языком мужик. – Известное дело. Кабы не нужда. Мне б что? А то корову проел! Вот последнюю проем, – говорил мужик, обращаясь к лакею, пришедшему с ведром к водяной бочке.

      – А что ж, почем мука?

      – Надысь была шесть гривен.

      – Руб шесть гривен.

      – Да уж рубль-то мы не говорим. Овцу на пуд сменяешь. А надолго ли. Семь душ.

      – Да, беда. А ты откуда?

      – Да мы ближние, из Телятинок.

      – Так. – Лакею не хотелось итти в дом. – Это у вас, значит, охота собирается?

      – Должно, у нас. Вечор по нашей деревне шли, шли, ровно полк. Этих собак, братец ты мой, как стадо. А сам бравый, золото так и горит.

      – Это княжеские-то? – спросил лакей.

      – А то чьи ж? Яго.

      – Сам-то он где?

      – Сказывали, в Покровском стал.

      – Тоже к нам ожидают, – сказал лакей.

      – О-о-о! – сказал мужик полуодобрительно, полуудивленно.

      Лакей хотел что-то поговорить, но его кликнули, и он убежал.

      Мужик дождался-таки. Барана взяли. Мужик сам зарезал его в сарае, снял с него овчину и, шлепнув ее в ящик телеги, стал дожидаться денег.

      В шесть часов из кур были сделаны котлеты, баранина зажарена, и обед готов.

      За столом было две четы, Вера, четверо детей, швейцарка и русский учитель, воспитанник духовной академии, живший в доме. Разговор завязался общий – о погоде, о музыке, о тете Насте, об экскурсиях в горы. Все, кроме детей, гувернантки и учителя, участвовали в нем. Центром разговора была Вера. Она очевидно кокетничала и с детьми, и с теткой, и с дядей Анатолием Дмитриевичем, у которого губы морщились в улыбку, когда он, глядя на нее, говорил с ней, и даже с учителем, молчание которого и постоянно устремленные на нее, тоже восхищенные взгляды беспокоили ее. Ей нужно было знать, что и он покорен. И она изредка взглядывала на него, как бы поверяя, тут ли он и пойман ли так же, как другие.

      Недовольна ей была только Варвара Николаевна, которая, заметив впечатление, какое она производила на ее мужа, особенно ласково улыбалась ей, чтобы скрыть свое недоброжелательство, и особенно недовольна, до ненависти, была ею швейцарка, которая осудили в ней всё – от серег до произношения.

      И действительно, Вера была не совсем натуральна, она сама чувствовала это, но не могла изменить того тона, в который попала, и при том подъеме духа, в котором она находилась. Она рассказывала, например, про свои экскурсии с отцом и о том, как она с ним обходилась, как с ребенком, одевала, кормила его.