что это было: галлюцинация или кошмар. Я лежал в постели и не мог пошевелиться – только лежал и смотрел. Маленький человек сидел на табурете подле моей постели. Это не был карлик или уродец, а человек, в чистой пропорции уменьшенный до размеров младенца. Господин лет сорока, аккуратно причёсанный и одетый в костюм. Только по особому напряжению, сквозившему в его худобе – он был очень худ – я разгадал, что он так мал от того, что сдавлен воздухом этого мира, сдавлен логикой чуждого для него пространства. Для него было невыносимым трудом явиться ко мне и находиться подле меня. Даже аккуратность его внешнего вида происходила от этой сдавленности – волосы были прижаты к напряжённому лбу, а ткань костюма была растянута по телу так, что ни одна морщинка не могла возникнуть на ней. Браслетик часов плотно обхватил запястье, и кисть руки побагровела. Когда я увидел его, что-то странное началось. Я будто отяжелел в сотни раз. Я не мог пошевелиться, не мог отвернуться, не мог закрыть глаз. Маленький человек всё сидел и смотрел на меня. Мной овладела мысль, что он что-то мне скажет, и то, что он скажет, станет разрешением моего наваждения. И лишь я подумал об этом, ожидание слова переродилось в мучение, будто распавшись на элементы, которыми оказались ничтожные чувства: обречённость, беспомощность, безволие. Из фиктивностей разума они стали предметами. Они раздавили моё существо. Они распластали мне тело, заполнив просветы между частицами жизни, из которых был сделан мой организм. Частицы обратились в свою противоположность. Для них смерть была не концом, а началом. После перерождения меня охватил совершенно новый, дотоле неизведанный страх, смешанный с животной озлобленностью, – страх перед тем, что до моего перерождения казалось светлым и добрым. Я испытывал сильнейшую ненависть и был готов умерщвлять всё, что могло отнять мою сладостную беспомощность, изысканную обречённость, блаженную покинутость.
Утром я проснулся в прекрасном самочувствии и наисветлейшем расположении духа. Я чувствовал себя так, будто родился заново. Наскоро позавтракав, я отправился навестить Антошу. Я шёл и не знал точно, зачем иду. Словно чтобы получить ответ на вопрос, который невозможно задать, – Алексей замолчал ненадолго, рассеянно вынул из кармана свой кисет, помял его, как бы не понимая, зачем этот предмет оказался в его руке. – К тому времени он уже не мог разговаривать, а только лежал, как бревно, и хрипел. Я вошёл в его комнату, и она не показалась мне «отвратительно» чистой, как раньше. Скорее, эта чистота усиливала неловкость от собственной жизненной силы. Такая неловкость часто приходит рядом с тяжело больными или на похоронах. Я присел на краешек его постели. Антоша лежал с закрытыми глазами, но потом посмотрел на меня. Было видно, что он очень страдал. Вдруг сквозь спазм мучения, застывший на его лице, начало проступать какое-то подобие улыбки, и его взгляд наполнился влажной теплотой благодарности, – произнеся последние слова совсем медленно и почти шёпотом, Алексей вдруг заговорил скороговоркой, через несколько слов, однако, снова
СКАЧАТЬ
