Тридцатая любовь Марины. Владимир Сорокин

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ слилось с болезненно порхающей темой, начались октавы, и негнущийся пятый палец уступил место четвертому.

      Валентин молча кивал головой.

      Crescendo перешло в порывистое forte, Маринины ногти чуть слышно царапали клавиши.

      Валентин встал и изящно перелистнул страницу, потрепанную, словно крылышко у измученной ребенком лимонницы.

      Ноктюрн начал угасать, Марина чуть тронула левую педаль, сбилась, застонала, морщась, и нервно закончила.

      Мягко положив ей руку на плечо, Валентин вынул мундштук изо рта:

      – Вполне, вполне, милая.

      Она засмеялась, тряхнув волосами, и грустно вздохнула, опустив голову.

      – Нет, серьезно, – он повернулся, бросил незатушенный окурок в пепельницу, – шопеновский нерв ты чувствуешь остро. Чувствуешь.

      – Спасибо.

      – Только не надо проваливаться из чувств в чувствительность, всегда точно знай край. Теперь большинство его не ведает. Либо академизм, сухое печатанье на машинке, либо сопли и размазня. Шопен, милая Марина, прежде всего – салонный человек. Играть его надо изысканно. Горовиц говорил, что, играя Шопена, он всегда чувствует свои руки в манжетах того времени. А знаешь, какие тогда были манжеты?

      – Брабантские?

      – К чёрту брабантские. Оставим их для безумных гумилевских капитанов. В первой половине девятнадцатого носили простые красивые и изысканные манжеты. Так и играй – просто, красиво, изысканно. И ясно. Непременно – ясно. И, голубушка, срежь ты коготки свои, страшно такими щапками к роялю прикасаться. А главное – постановка руки меняется, тебе ясный звук труднее извлекать.

      – Саша говорит, что мне идут… Пролам и с такими ногтями играть можно…

      – Пролам можно, а мне нельзя.

      Он осторожно сжал ее плечо:

      – Пусти, я сыграю тебе.

      – Этот же? Сыграй другой.

      – Все равно…

      – Я найду тебе щас… – потянулась она к нотам, но Валентин мотнул головой:

      – Не надо. Я их помню.

      – Все девятнадцать?

      – Все девятнадцать. Сядь, не стой над душой.

      Марина села на диван, закинув ногу на ногу.

      Поправив подвернувшийся халат, Валентин опустился на стул, потирая руки, глянул в окно.

      Из хрустального зева пепельницы тянулся вверх голубоватый серпантин.

      Белые руки зависли над клавишами и плавно опустились.

      Марина вздрогнула.

      Это был ЕЕ ноктюрн, тринадцатый, до-минорный, огненным стержнем пронизавший всю ее жизнь.

      Мать играла его на разбитом «Ренеше», и пятилетняя Марина плакала от незнакомого щемящего чувства, так просто и страшно врывающегося в нее. Позднее, сидя на круглом стульчике, она разбирала эту жгучую пружину детскими топорщащимися пальчиками. Тогда эти звуки, неровно и мучительно вспыхивающие под пальцами, повернули ее к музыке – всю целиком.

      Ноктюрн был и остался СКАЧАТЬ