одновременно скуку и тревогу, причем в равных пропорциях. Всякий раз, когда ей становилось действительно скучно, а заняться чем-нибудь интересным не было сил, Зоуи охватывала тревога. Если это ребенок Филипа, будет ли он похож на отца? Мгновенно ли поймут окружающие, что отец – не Руперт? Как она сама будет относиться к ребенку, зная, чей он на самом деле, и притворяясь, что он от Руперта? От этих мыслей на нее всякий раз накатывало невыносимое желание кому-то все рассказать, сознаться и понести наказание. Может, даже не получить прощение, но хоть кому-нибудь открыться. Но Зоуи удавалось сдержаться. Она была слишком подавлена, и ей даже в голову не приходила мысль о том, что это вполне мог быть ребенок Руперта. А ведь он так нежен с ней! Его ласка, терпение и любовь оставались неизменны на протяжении всех ее мучений с тошнотой, частых слез, приступов уныния и жалости к себе, вспышек раздражительности (да как он может ее понимать, ведь он ни черта не знает?) и многократных извинений за свою бесполезность (такое случалось, когда чувство вины казалось ей наиболее тягостным). Руперт терпеливо поддерживал ее, пока она наконец не родила у них дома под присмотром акушерки, к которой всегда обращались члены их семьи. После долгих, наполненных страшной болью часов Руперт, пробывший с Зоуи все это время, наконец вложил ей в руки сверток: «Вот, моя милая девочка. Разве он не прекрасен?» Она опустила взгляд на головку с черными волосиками, обрамленную белой шалью с кружевом, которую связала Дюши. На сморщенное желтое личико – ребенок родился с сильной желтухой. Зоуи уставилась на высокий лоб, длинную верхнюю губу… и все поняла. Она посмотрела на посеревшего от усталости Руперта и закрыла глаза, чтобы сдержать жгучие слезы, не в силах вынести искренность его тревоги, заботы и любви. И это было наихудшее мгновение. Зоуи не представляла, как ей придется смотреть на его гордость и счастье. «Я страшно устала», – произнесла она. Вышло похоже на стон. Акушерка забрала ребенка и сказала, что Зоуи должна хорошенько отдохнуть. Руперт поцеловал ее, затем она осталась одна. Лежала, неподвижная, неспособная заснуть от мысли, что теперь навеки останется скована снедающей ее ложью: то крошечное, чуждое ей существо будет расти, становиться все более похожим на Филипа, которого к тому времени Зоуи уже возненавидела. Пришло жуткое осознание – свободу ей даст лишь смерть ребенка. Или моя, думала Зоуи, ведь желать погибели себе, а не другому созданию было чуточку правильнее. А затем не прошло и недели, как ребенок действительно умер. Он с самого начала оказался болезненным и все никак не поправлялся. Не хотел пить молоко матери, которого у нее было в избытке, а если и пил, то сразу срыгивал. Почти не спал, все время бессильно плакал – колики, как говорили, – а потом акушерка сказала что-то про заворот кишки, мол, у малыша в любом случае не было шансов выжить. О смерти ребенка – Зоуи отказалась придумывать ему имя – ей сообщил Руперт, и его горе стало последним ужалившим ее шипом, прежде чем ее окутало неуютное спокойствие. Все кончено. Потом ей пришлось многие дни терпеть страшную жажду и
СКАЧАТЬ
