Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций. Елена Александровна Самоделова

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ Кузыминское. Паренек Есенин не вытерпел обращенных к матери слезных просьб младшего сынишки и неожиданно купил у крестьянки-ягодницы из соседнего села Новосёлки гостинец детям, желая их порадовать: «Так и не замеченный пока мамой, Есенин молча вышел из столовой, а когда вновь появился на пороге, то прижимал к груди два решета с крупной спелой малиной <…> “Тетя Дуня, ради бога не обижайтесь, – Есенин улыбнулся, и улыбка его была какой-то виноватой. – Не обижайтесь… <…> В общем это мой подарок малышам”» (с. 162)

      Детство – определенный этап в жизни каждого человека; к нему можно возвращаться в воспоминаниях, его берегут в душе, частички детского поведения сохраняют в характере: это все мило и дорого всякому взрослому. Однако нельзя поощрять такой образ жизни, когда детство как бы застывает во времени, когда со взрослым человеком начинают обращаться как с ребенком и всячески манипулируют им. Есенин особенно остро чувствовал такое несоразмерное с его взрослым статусом обращение с ним. Более того, его лирический герой крайне возмущен тем, что его принимают даже не за ребенка, а за атрибут детской игры: «Я понял, что я – игрушка» (III, 160 – «Анна Снегина», 1925). В подобных случаях следует защищаться от напрасных упреков в инфантилизме, что и делает герой.

      О «типологии детства»

      По мнению Е. М. Мелетинского, «особое сюжетоформирующее влияние присуще таким ритуалам, как инициация… {дан перечень). Среди них наиболее фундаментальна инициация, связанная с представлением о временной смерти и обновлении, об испытаниях и изменении социального статуса; она инкорпорирована и в другие ритуалы».[627] Фольклорист прослеживает историю мифологии и делает вывод, что «только в позднем героическом мифе и особенно в сказке речь идет уже о своеобразном “творении” или “космизации” личности, чья биография корреспондирует с серией переходных обрядов, прежде всего с инициацией, превращающей ребенка через временную ритуальную смерть и мучительные испытания в полноценного члена племени».[628] Так обстояло дело в фольклоре и обрядах, которые в трансформированном виде нашли отражение в позднейшей художественной литературе.

      По всему творчеству Есенина не только разбросана индивидуально-авторская детская терминология с библейской спецификой (см. выше). У поэта также имеется более широкий, ориентированный по периодам взросления дефиниционный комплекс детства (с широко известными терминами, диалектизмами, разговорными словами и есенинскими окказионализмами; поданными в словарной и звательной формах, с уменьшительно-ласкательными и уничижительно-пренебрежительными суффиксами; в виде singularia и pluralia tantum). Есенинский комплекс определений персонажей детства включает такие распространенные и уникальные обозначения, как: младенец (I, 113, 134; II, 37; V, 112; VII (2); 69 и др.); младенчик (V, 131); младень (I, 120); первенец (V, 111, 127); сосунчик (V, 111–112); пестун (V, 112); малыш (IV, 128; V, 272); ребенок (II, 78, 92; IV, 128; V, 234; VI, 47 и др.); ребеночек (V, 236); чадо (IV, 162; V, 189); дитя (II, 78; IV, 101; VI, 49); дитятко (IV, 162); детка (IV, 144); дети (II, 158; VI, 49); малютка (IV, 102); девочка-малютка (IV, 102); девочка-крошка (IV, 87); девочка (IV, 102); девчонка (II, 93, 161); мальчик (IV, 187; V, 127, 131; VI, 43); мальчишка (III, 168); мальчишки (II, 100); мальцы (V, 43); ребята (VI, 7); крестьянские ребята (III, 126); ребятишки (V, 133); парень (II, 96; V, 133; VI, 84); шалыган (V, 34); отрок (I, 82; II, 67; III, 42; IV 151, 160, 183; СКАЧАТЬ