Рейган попрощался и сел в автомобиль, чтобы отправиться к аэропорту, на военную базу, где стоял его лайнер. Рейган не стал, как это принято, участвовать в итоговой пресс-конференции, – говорить ему было не о чем. Горбачев признает: «Первое желание, которое меня обуревало, – разнести американскую позицию в пух и прах, то есть реализовать задуманный еще в Москве план: не пойдут на соглашение, на компромисс во имя мира – разоблачить администрацию США, ее позицию, несущую угрозу всем» (с. 31). Но Горбачев все же удержался: такой глупый шаг мог бы надолго задержать весь процесс переговоров, которые только начинались. «Я еще не определился до конца, – вспоминал Горбачев, – как оказался в огромном зале пресс-центра, где делегацию ждали около тысячи журналистов. При моем появлении журналисты встали и остались молча стоять. Этот беспощадный, нередко циничный, даже нахальный мир прессы смотрел на меня молча, из зала исходила тревога. Меня охватило глубокое волнение, может быть, больше… я был потрясен. В лицах этих людей передо мной как бы предстал весь человеческий род, который ждал решения своей судьбы. В это мгновение ко мне пришло истинное понимание того, что произошло в Рейкьявике и как нам надлежит действовать дальше. Выступление мое было опубликовано в газетах, откомментировано тысячами журналистов, политологов и политиков. Не буду воспроизводить его в подробностях. Ключевое значение в нем имела фраза: «При всем драматизме Рейкьявик – это не поражение, это прорыв, мы впервые заглянули за горизонт». Раздались бурные аплодисменты, зал как бы вышел из оцепенения. Один из журналистов, характеризуя эту пресс-конференцию, писал: “Когда Генеральный секретарь представил провал рейкьявикской встречи как победу, сидящая в зале Раиса Горбачева с восторгом смотрела на мужа, и по ее лицу катились слезы”» (с. 32).
Никакого восторга, СКАЧАТЬ
30