14 декабря. Дмитрий Мережковский

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ и вынув из табакерки щепотку лаферма двумя длинными тонкими пальцами руки изящнейшей, засунул табак в нос, утерся шелковым красным платком сомнительной чистоты, – на тонкое белье был скупенек, – и проговорил самодовольной улыбкой: – Эх, был бы я молодец, если табаку не нюхал!

      – Ну, что, ваше превосходительство, готов манифест? – спросил Карамзин, нарочно давая понять, что не сердится и не завидует.

      Сперанский обратил на него свои медленные глаза с едва уловимой усмешкой на тонких губах:

      – Ох, уж не говорите! Этот манифест мне вот где! – указал себе на шею. – Как объяснить необъяснимое, растолковать народу эти сделки домашние? Николай отрекается для Константина, а Константин – для Николая. Ни в кузов, ни из кузова.

      – Так что же было делать?

      – Не открывать завещания, каши не заваривать.

      – Презреть волю покойного?

      – Мертвые воли не имеют.

      – Жестокие слова, ваше превосходительство!

      – Лучше слова, чем дела жестокие. Нельзя играть законным наследием престола, как частною собственностью, и покойный государь хоть сколько-нибудь любил свое отечество, которое в двенадцатом году дало ему такие неоспоримые доказательства своей преданности, то как мог подвергнуть Россию… Ну, да что говорить! Последние десять лет превосходят все, что мы когда-либо о железном веке слышали… А впрочем, может быть, «все к лучшему», как ваше превосходительство говорить изволите.

      Карамзин молчал. Слезы обиды за друга, за брата любимого кипели в душе его, и он с трудом их удерживал. Облокотившись о мрамор камина, опустил голову и закрыл глаза рукою.

      – Нездоровится, ваше превосходительство? – спросил Сперанский.

      – Да, голова болит. Должно быть, от нервов. Нервы мои в сильном трепетаньи…

      – Это нынче у всех. От погоды, – заметил Сперанский. – А знаете, отличное средство для утверждения нервов: вместо чаю—холодный отвар миллефолия с горькой ромашкой.

      – Миллефолий, миллефолий… – повторил Карамзин с улыбкой болезненной; что-то было в этом слове приторно-сладкое, тошное и томное, что застревало в горле комком непроглоченным. И казалось ему, что сам Сперанский с его лицом белизны удивительной, почти как молоко, с бледно-голубыми глазами, подернутыми влажностью, «глазами умирающего теленка», – весь как миллефолий.

      Сделал над собой усилие, проглотил комок и отнял руки от глаз.

      – Да, все к лучшему, ваше превосходительство, хотя и не в смысле здешнего света, – улыбнулся тихою улыбкою. – Есть Бог – будем спокойны.

      – Ваша правда, Николай Михайлович, будем спокойны, – улыбнулся и Сперанский. – Я всегда говорил: Dei providentia et hominum confusione Ruthenia ducitur.

      – Как? Как вы сказали?

      – Божеским Промыслом и человеческою глупостью Россия водится.

      Карамзин опять закрыл глаза рукою. Ему хотелось плакать и смеяться вместе.

      «Хороши мы оба, – думал он, – в такую минуту, когда решаются судьбы отечества, российский законодатель СКАЧАТЬ