как вы, и нашел приют в пустом коровнике, который обнаружил во время одной из своих вылазок. Он стоял на краю поля, которое на поверхности было богаче крапивой, нежели травой, и богаче грязью, нежели крапивой, но, возможно, отличалось исключительными свойствами подпочвы. Именно в этом хлеву, что был унавожен сухими, почти что полыми коровьими лепешками, проседающими с грустным вздохом, если ткнуть пальцем, мне впервые в жизни пришлось, и я, не колеблясь, сказал бы в последний раз, будь у меня под рукой достаточно морфия, столкнуться с чувством, которое постепенно приняло в моей обледеневшей душе вселяющее ужас имя любви. Очарование нашей страны, помимо, конечно, скудости ее народонаселения (несмотря на невозможность добыть и ничтожнейший презерватив), состоит в ее полной обветшалости, за единственным исключением древних испражнений истории. За фекалиями охотятся со страстью, набивают ими чучела и носят взад и вперед во время торжественных процессий. Когда бы страдающее тошнотой время ни шлепнуло на землю немного жирного навоза, вы сразу найдете наших патриотов, с горящими лицами, на четвереньках вынюхивающих окрестности. Рай для бездомных. Вот наконец и мое счастье. Все говорит мне: лежи и не двигайся. Между двумя этими замечаниями я не вижу связи. Но в том, что связь существует, и даже более чем одна, я почти не сомневаюсь. Но какая? Да, я любил ее, так я называл и, увы, по-прежнему называю свое тогдашнее времяпрепровождение. Мне нечего было принимать за образец, так как я никогда не любил прежде, но я, конечно, слышал об этой штуке – дома, в школе, в борделе и в церкви, а также читал, под руководством наставника, романы в стихах и в прозе, на английском, французском, итальянском и немецком, где этот предмет разбирали весьма обстоятельно. Следовательно, я имел возможность, несмотря ни на что, дать имя тому, что испытывал, пока выписывал имя Лулу на старой коровьей лепешке или, при лунном свете, хотя и ничком в грязи, рвал с корнем стебли крапивы. Крапива была гигантской, некоторые побеги достигали метра в высоту, и, выдирая их, я смягчал свою боль, хотя рвать сорняки мне и несвойственно, я бы скорее укутал их навозом, будь у меня навоз. Цветы – это дело другое. Любовь выявляет в человеке все самое худшее, сомнений быть не может. Вопрос в том, о какой именно разновидности любви в моем случае идет речь? О страстной любви? Почему-то мне кажется, что нет. Это ведь, так сказать, любовь приапическая? Или я подхватил другую разновидность? Их ведь так много, правда? Одна другой краше, правда ведь? Платоническая любовь, вот еще один пример, пришедший мне в голову. Она безучастна. Может быть, я любил ее платонической любовью? Все же мне кажется, что нет. Стал бы я чертить ее имя на лепешке старого коровьего дерьма, если бы любовь моя была чистой и безучастной? Да еще засунув в это дело палец, который я потом обсосал. Да как же так! Все мои мысли были сосредоточены на Лулу, и если этим сказано не все,
СКАЧАТЬ
