заканчивается; и стало быть особость намерений никакой лепкой их не приобрести, и, стало быть, нет её в лепке, и от привычки избавляться надобно этой, а ещё лучше не приобретать её, привычки не в наших силах имеются, в отличие от первоначального обретения их нами; и тогда привыкшему кажется уже, будто никакой особости и вовсе в мире нет, однако же, точнее было бы сказать, что она, ежели и имеется, что под вопросом большим весьма, да под таким, что в тени его незримо то, о чём спрашивает он; так вот, ежели и имеется она, особость эта, то иначе она обретается явно, а именно образом неявным; это отец Дмитрий уже сейчас понимает, пока слонов пластилиновых и зайцев лепит цветом грязных со всеми вместе, но как особость обретается намерений, не пред лицем Господнем, что неизвестно никому, хорошо хоть бы Он Сам о том ведал, хотя Ему-то зачем, а перед людьми, это отцу Дмитрию чуть позже известно станет и странно весьма, а раньше или позже это вопрос ведь времени, несущественный то есть, и главное, как тоже ясно весьма, это не ответы, а умение под вопросом на происходящее взирать, а уж в этом отец Дмитрий преуспел даже раньше, чем пластилин в руки взял впервые; хотя ребёнок всего этого в смешении цветов не замечает, он ведь помнит что сделать хотел более того, чем сделалось, и потому по рисункам детским мы намерения легко видим, и восхищаемся их чистотой, не рисунков, но намерений, что для детей совпадает впрочем, от исполнения чистотой нисколько не зависящей, и потому дети умеют ещё играть в игры, где лишь намерения одни, почитаемые за свершённые, когда палка это ружьё и стреляет в намерении, а в действительности не стреляет, и хорошо, что нет, и меж собой намерения свои они так же отчетливо видят, как и взрослые их намерения умеют некоторые видеть; но у взрослых, у них всё иначе: глядя на намерения даже пока ещё в действие не приведённые, мы уже лишь грязь смазанной действительности предугадываем без труда; но это так, к слову, а когда руки с трудом от пластилина отмыты уже, и под ногтями пластилин лишь и смог остаться, да ещё кусочки мыла, которое воспитательница торопливо под ногти пихала, пока суп, по тарелкам разлитый, не остыл, и чтобы зараза пластилиновая на стол не попала обеденный предсонный, тогда все за столики по четверо садятся, девочки две и мальчика тоже два, одна другого напротив, суп тогда этот самый подается, все равно подостыть успевший, и когда это суп всё успевает, а те, кто его едят едва-едва, суп, гороховый к примеру, и с хлебом нарезанным тарелочка; и наглец за столом, которым отец Дмитрий никогда не является, и до того это верно, что начинает казаться даже, будто наглецом становится каждый, кто вот с этим, пока ещё белокурым, мальчиком в шортах синих с полоской белой по бокам двум, и в маечке жёлтой с утенком странно изогнутым белым, кто с ним сядет за один стол, тот сразу же наглецом и станет; это он, отец Дмитрий, наглецов всяческих своим присутствием смиренным на свет порождает, и сотворяет их, и не иначе затем только все рядом наглецами становятся, чтобы подчеркнуть лишний раз отцу
СКАЧАТЬ
