О вчерашнем – сегодня. Мирсай Амир

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ у нас не было. Из-за этого, конечно, к соседям не ходили, нас укрывали такие строения, как хлев, сарай, а чистить их помогали куры.

      Как я уже сказал, всё это мне в то время казалось совершенно естественным, я никогда не думал, что мы бедные. И это неудивительно. Для того времени мы, на самом деле, были не особенно бедными. В нашей деревне и беднее нас достаточно было семей. У нас, по крайней мере, имелись лошадь и корова. Когда папа ушёл на войну, лошадь осталась у Ахметши-абзы. Они запрягали её, куда надо, вместе со своей лошадью, и нам помогали засеять и собрать наш небольшой урожай хлеба.

      Я ещё при отце начал приобщаться к полевым работам. Наверное, была весна того года, когда началась война. Мы вдвоём с отцом вышли в поле сеять пшеницу. Самым трудным было встать раньше привычного. Хотя с вечера я лёг, вдохновлённый предстоящим событием, утром, не в силах расстаться со сладким сном, пытался сопротивляться маме.

      – Ты ведь идёшь сеять хлеб, сынок, вставай уж.

      – Да ну ещё, не пойду…

      – Не пойдёшь?! – воскликнула мама с упрёком и удивлением. – Ты что, с ума сошёл? Ведь это самая большая радость – идти весной на первый сев! «Не пойду», видишь ли! Как только тебе не стыдно? Если бы меня кто взял!..

      Такое искреннее удивление мамы разогнало сон. Мне, действительно, стало стыдно. С лёгкостью встал. Умылся. Радуясь, начал собираться. А почему бы не радоваться? Ведь так сказала мама. Самая большая, говорит, радость!

      И я всей душой поверил этому. После того дня много раз случалось, что я шёл на работу, расставаясь со сладким сном. Как бы ни было трудно, терплю, вспомню слова мамы и заставляю себя радоваться, в крайнем случае, стараюсь казаться радующимся. И что интересно: очень часто это внушаемое самому себе чувство радости на самом деле превращалось в настоящую радость…

      Мы добрались до поля. Папа распряг лошадь, дал ей сена и начал сеять пшеницу. Вместе с первыми горстями пшеницы бросил на чёрную землю белые яйца. Я собрал их в свою шапку[12]. Папа больше ничего не заставил меня делать. Правда, сев верхом на лошадь, которую вёл под уздцы папа, я два-три раза объехал поле. Да и то он разрешил это, уступив моей горячей просьбе.

      Когда папа ушёл на войну, сыновья Ахметши-абзы – то Закир-абзы, то Хусаин-абзы – стали брать на полевые работы к нашей лошади и меня. Они, конечно, не то, что отец, – не баловали. Пахать ли, боронить приходилось – сажали меня верхом на лошадь, которая шла впереди. Её уже никто под уздцы не ведёт: вести её правильно, с необходимой скоростью – моя обязанность. Если на поворотах я нечаянно свалюсь с лошади, никто не проявляет никакой жалости. Только ругают: «Размазня! Не можешь усидеть на лошади, идущей шагом». Если лошадь уклоняется немного в сторону от борозды, тоже по головке не гладят: «Глаза повылазили, что ли?!» А если, случится, забудешь название чего-нибудь из сбруи, смеются, издеваются: «Даже супонь не знаешь, тупица!»

      Но я на все эти слова особенно не СКАЧАТЬ