части? Или, может, в то утро врач сообщил ему страшный диагноз? А может, вообще ни то и ни другое? Может, за каменным выражением лица скрывается его истинное «я», может, это его самое обычное будничное выражение? Кто знает? Я даже не думал об этом. Не чувствовал. Впрочем, конечно, чувствовал. Жаждал. Эти лица я помню до сих пор, много лет спустя. Помню женщин, чьи имена были мне неизвестны, но которых я узнал бы, если бы встретил их на улице. Беззащитных девочек, женщин всех возрастов, которых мои мысли помещали в сомнительные обстоятельства. Помню все события. Внимание, расточаемое мною направо и налево. Восхищение. Нескрываемую похоть. Высокая красавица блондинка, что садилась в трамвай на остановке Хусебю, всегда выглядела так, будто только что освободилась от своих сокровенных грез, и шея ее еще пылала, она жаждала встретить рыцаря моего типа, одного из тех редких мужчин, которые способны понять ее в такую минуту. Каждый раз, когда она доставала из сумочки журнал «Дет Нюе» и раскрывала его на странице с рубрикой «Доверьтесь Сёрену», я просто умирал от вожделения. А темноволосая, немного скованная, уже не очень молодая дама с выпирающими ключицами, что садилась в трамвай на остановке Макрелльбеккен со своим противным, дурно пахнущим мужем-профессором – у них был абонемент на концерты, и они сидели совсем рядом со сценой. Во втором ряду! Не нужно было напрягать воображение, чтобы понять, как можно освободить ее от интеллектуального ярма нашего благопристойного пригорода. Именно освободить! Во мне хватило бы силы на них на всех. Даже на хилую прыщавую дурочку, выглядевшую так, будто она обходит стороной собственную жизнь, не смея к ней прикоснуться. Она сидела, сгорбившись над романами про врачей, в утомительном желании приблизиться к невозможному без малейшей надежды когда-либо добраться до высот страсти. Я был готов на все! И сидел всего в нескольких метрах от нее. Но как предлагают такие услуги? Как сказать ей, что она подходит, и даже больше, чем просто подходит, для такого нетребовательного человека, как я? Что светлая кожа с внутренней стороны ее предплечий похожа на Каррарский мрамор, что ее мысли, каждая по отдельности, достойны внимания, во всяком случае, если они поведаны в постели и при условии, что любовники лежат нагие. Ох уж эти пригородные мечты, мечты в трамвае, сколько лет они подгоняли меня к взрослению! И все-таки я еще не взрослый, если под словами «быть взрослым» подразумевается, что человек перестает мечтать и без вожделения смотрит на женщин. Мысленно я определял музыкой моих случайно выбранных жертв. Вот в трамвай вошла женщина Дворжака. А вот девушка-цыганка Сметаны! В третьей я видел Ариадну Штрауса, четвертая представлялась мне Брунгильдой Вагнера во всем ее великолепии! Я одинаково желал их всех. В трамвае, по пути из пригорода в центр, мечтам не было предела. Трамвай становился нервом. Он пересекал Рубикон по четвергам и пятницам, а иногда и по вторникам. Но только слушая музыку в надежных стенах Аулы – университетского актового зала – под «Солнцем» Мунка, я осмеливался жить настоящей жизнью.
