Зодчий. Жизнь Николая Гумилева. Валерий Шубинский

Чтение книги онлайн.

      Предисловие

      Есть поэты, от которых остаются стихи и только стихи. Их биография – всего лишь приложение к текстам, комментарий к ним, история их создания. Это бывает довольно часто – причем именно с самыми большими мастерами. Кто-то из них “просто жил”, а писал как бы между делом, на полях своей жизни, как Тютчев. У кого-то творчество высасывало, забирало все: на жизнь как таковую сил не оставалось. Так было с Мандельштамом. Кто-то жил двумя жизнями – показной и тайной, внутренней, как Анненский. Кому-то удавалось обрести более или менее респектабельный статус литератора-профессионала, как Ходасевичу. Иногда какая-то посторонняя сила – например, государственная власть – вторгается в процесс, мешает поэту в его работе, а то и убивает его. Но в любом случае собственный облик и судьба не могут восприниматься у этих поэтов как некое авторское творение, самоценное и даже равновеликое стихам.

      С Гумилевым все иначе. От него остались не только стихи, но и Легенда – образ поэта-воина, поэта-путешественника, конквистадора, заговорщика. Вся его сознательная жизнь – от первого африканского путешествия до гибели в застенках ЧК – выстраивается в эффектную и впечатляющую картину. “Я хочу, чтобы не только мои стихи, но и моя жизнь была произведением искусства”, – говорил он незадолго до смерти Ирине Одоевцевой. Можно сказать, что по крайней мере отчасти это у него получилось. Биографическая легенда Гумилева покоряла воображение множества юношей в России в XX веке, как биография Байрона в веке XIX.

      Однако, когда рассматриваешь эту легенду с близкого расстояния, обнаруживаешь немало противоречий и парадоксов. Начать с того, что личность и судьба Гумилева воспринимались современниками совсем не так, как нами. 1 сентября 1921 года – день, когда стало известно о его гибели – стал точкой раздела в отношении к нему как к поэту и человеку. Впрочем, и в посмертной его судьбе противоречий немало. Достаточно сказать, что никто из больших поэтов Серебряного века не был так запретен в советское время, как он, – и никто так же сильно, как он, не повлиял на советскую поэзию.

      И это – далеко не единственные странности. О Гумилеве написано и сказано немало; собрав эти выказывания и отзывы воедино, начинаешь видеть человеческое лицо – гораздо менее цельное и однозначное, чем маска, но более привлекательное. Человек не равен мифу о себе. Тем он и интересен.

      Одновременно с часто трудным и мучительным построением биографии шел процесс формирования и созревания Гумилева-поэта – тоже трудный, затянувшийся на годы. Иногда эти процессы помогали друг другу, иногда мешали. Смерть (пусть во многом случайная) была прекрасной последней точкой в процессе построения биографии, но она не дала Гумилеву-поэту раскрыться в полной мере. Мы никогда не узнаем, что он унес с собой.