музыковедение с казавшихся незыблемыми позиций и завоевывает свое, прочное место, раскрывает, сообразно сути и особенностям философского мышления, совершенно иные возможности в постижении музыки, в понимании привычных вещей, он сам делает для подобного немало, и хочет увлечь ее всем этим. Сначала он думал предложить ей наиболее общую задачу – раскрыть музыку как такой же способ опосредования философского опыта, каким уже давно признаны литература и поэзия, или театр, разложить по полочкам возможность и суть философского, нравственного, экзистенциального символизма музыкальных образов, показать средства, которыми таковой достигается, указать на великих композиторов как истинных, вдохновенных и глубоких философов. Раскрыть композиторскую и музыкальную мысль, творчество музыки, как одну из разновидностей философского осмысления вещей, подобную мысли поэтической, и быть может – совершенную, именно в ее художественной сути, благодаря символизму образов музыки как искусства, позволяющую сохранить и воплотить целостность философских идей, так трагически утрачиваемую и исчезающую в лабиринтах и перипетиях «понятийности». Философский, понятийный язык бесконечно дробит рождающиеся в мышлении идеи, так мучительно и не схватывая их сути и целостности, образы же музыки, именно в их художественном символизме, становятся целостным, емким, играющим бесконечностью и глубиной смыслов воплощением этих идей, так что всякий раз возвращаясь к ним, вновь в них вникая, не знаешь, какие еще грани смыслов быть может в них обнаружишь. Собственно – он желал ее руками и в диалоге с ней повторить только что написанную и выпущенную монографию, еще раз прикоснуться к тем же, бесконечно дорогим для него идеям, суметь выйти к чему-то последнему и наиболее общему, что не влезло в ту книгу из-за специфики формата, требовало отдельного целостного текста. Потом он осадил себя – такая задумка угрожала доминированием над Магдаленой в работе, и если у нее есть шанс состояться как исследовательнице и философу, в совершено ином, значительном и самобытном таланте – а такой шанс, он уверен, был огромен, то всё это могло лишь повредить ей. Всё же – Магдалена музыкант, с удивительной глубиной понимающая и чувствующая музыку исполнительница, и развитие философских идей надо увязать для нее с какими-то совершенно конкретными, полными символизма и философского опыта произведениями, с их интерпретацией. Они нашли возможность говорить и мыслить о тех же идеях и вопросах, но чуть в более узком русле. Образы судьбы и смерти в поздних симфониях русского композитора Чайковского, боготворимого им ничуть не менее Бетховена, Малера и Брукнера – это великолепно. Тут найдется место и для проблемы философского символизма образов музыки, и для музыкального творчества как разновидности философского мышления и дискурса, и для дилемм личности и экзистенции в целом. Это вдохновенно
СКАЧАТЬ
