И старение. Небо, это только мгновение. Человеку принадлежит только одно. Настоящее или прошлое с будущим. Настоящее – Одиссей между двумя сторонами Мессинского пролива. Трудно поверить, что ты жив, если еще не умер. Завтра мы встанем с колен. Завтра мы выйдем из пещер. Завтра у нас будут цветы. Кто-то назовет это смерть, мы назовем это просто: победа. Голова, одиннадцатый автобус в час пик… вечером… вечером, а не утром. Безусловно, я бы прикончил себя, если бы это тело имело значение. Многочести. Надо продолжать. Жить так, будто ничего не произошло, будто ты не родился. Транспорт едет по тоннелю. Темно. Но сначала робко – туманным облачком, – потом заметнее, старухой, разговаривающей вслух, появляется свет. Слышен вздох облегчения. Дорога кажется веселей. При первом приближении свет оказывается лампочкой, свидетельствующей о повороте. Есть проза – ладонь, есть проза – кулак, сжатый до предела. Есть время – мозги, есть время – живот, стянутый к позвоночнику. Но я не об этом. Птицы кричат. Псы забывают. Я в бешенстве. Слова вылетают, следом – брызги слюны. Слова, это пробки шампанского. Пот течет градом. На бутылке испарина. Я взрываюсь, лечу. Невозможно остановиться. Что вы хотите? Еще недавно я был свеж, влюблен, на меня смотрели девушки, каждые. Если нет мечты, мир опасен. Вместе с тем и ты.Мелькают: боль, злоба, разочарование. Но надо плыть дальше. Затаив дыхание, сжав зубы, все лучшее –вперед, только вперед, умножая скорость… Кровь это уже злоба; бешенство чистой воды. Материк условное понятие. Точно рай. А живут на островах или лодках. Кто-то плывет по себе, но недолго.Мы не знаем всей суммы денег. Родители не показывают детям. Они выдают немного, по дням, деньги кончаются, мы так и не узнаем, сколько их было. Лермонтов забрал их сразу, прокутил. Раньше было отчаяние. Мы ходили на улицы, пили. К утру оно превращалось в усталость, желание уснуть. Было представление: что там, впереди, безусловно ждут; что там, впереди, безусловно будет. Я равнодушно жую хлеб. Вернее, я здесь ни при чем, жуют челюсти. Строки, маленькие, незаметные, растут. Одна из них заменила небо. Теперь отчаяние осталось, приумноженное годами, этой кладовкой "нет", но ни на улицу идти, ни знакомиться. Оно целиком внутри, а ночью, кажется, разорвется. Напоминает ком в талую погоду, который катят дети. Но вот ком возрос и остановился. Вставать незачем, нечем жить.
20. Ногой в лицо
Зима, чудо какое, благодатное, юное. Холод, снег, мамы с детьми, снежки, горки, гибель бомжей в подвалах, цветы. Вообще, что мы называем "смертью"? Это до опыта. Если у вас есть такой опыт, значит, вас нет. Или вы, или опыт. Но я не об этом. Весна, незафиксированный вес штанги, весна, плач матери по умершему ребенку, весна – удар сапогом в лицо. Боже, зачем ты дал меня так много, так сразу. Подкинул кукушонка в чужое гнездо. Я выскакиваю из дома, бегу, на мне нет шапки, куртка на голое тело, сланцы. За дом, за гаражи, там прошло мое детство, там прошел я. Я выключаю небо, прислушиваюсь к земле: она беспорядочно шумит, не настраиваясь на нужную волну. У посадок
СКАЧАТЬ
