Бальмонт и Япония. Елена Дьяконова

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ мотива у Кузнецова, следует знать и понимать культурный контекст, в котором был создан натюрморт», – пишет исследовательница его творчества[165]. Кузнецов, начинавший как символист и впитавший в себя поэтику и символику цветов, разработанных символистами, например, Андреем Белым, сочетавший цветовой строй поэзии символистов с традиционным колоритом керамики и архитектурного декора Средней Азии, творил в атмосфере увлечения художников и поэтов японским искусством. «Натюрморт с японской гравюрой» – это открытие и интерпретация Кузнецовым японского искусства и Японии. Выбор именно гравюры Утамаро для цитаты – не случайность и не прихоть, а типичное явление времени, в котором уловлен пафос эпохи – открытие новых художественных ценностей, воспринимавшихся как экзотика. Художник не подделывается под Утамаро, но старается дать живописное истолкование графического произведения. Путь Павла Кузнецова от символизма к Востоку – это его оригинальный вариант живописного символизма, пример толкования художником ХХ века задолго до него созданного образа, когда одна культура стремится истолковать другую, – об этом пишет и авторитетный искусствовед А. А. Русакова[166]. Вместе с тем «Натюрморт с японской гравюрой» – это «гармоничное духовное соответствие двух разных художественных систем», – пишет другой исследователь и задается вопросом, изображает ли Кузнецов одну гравюру или все японское искусство в целом[167]. Это живописное полотно выполнено в двух цветах – желтом и голубом, то есть «в золоте и лазури» – любимом двуцветии символистов, заметно окрашивающем творческие искания Андрея Белого, Блока и других символистов.

      Н. С. Николаева сравнивает «Натюрморт» Кузнецова с одноименным эстампом Гогена, изображающим голову актера театра Кабуки, который художник мог увидеть в Париже на выставке 1906 года[168].

      В этом же контексте увлечения японской гравюрой – пришедшего из Европы (для живописцев – из Парижа, для графиков – из Мюнхена), – видится и творчество живописца В. Э. Борисова-Мусатова, которого, как некогда Боннара во Франции, коллеги называли «японцем». Оказавшись в Париже, художник, как и многие в то время, жил в атмосфере всеобщего восхищения японцами. Н. С. Николаева отмечает, что Борисов-Мусатов заимствовал не столько технику, сколько композиционные ритмы Харунобу и Утамаро; его многофигурные композиции в «Изумрудном ожерелье» и «Весеннем вечере» – это ритмическая вариация на темы японских гравюр.

      Для многих читателей откровением стала графика на страницах журнала «Мир искусства», в частности – иллюстрации Ивана Билибина к русским сказкам, отличавшиеся изумительной чистотой рисунка и живописными эффектами, возникавшими из наблюденных в природе цвето-тоновых отношений. Техника Билибина казалась пределом совершенства, а мир его образов, в котором поганки, мухоморы, болотные кувшинки, васильки, ромашки, травы, выписанные с ботанической точностью, сплетались СКАЧАТЬ