Почему нам трудно поверить в Бога?. протоиерей Александр Мень

Чтение книги онлайн.

      Требует ли вера буквального понимания того, о чем говорится в Евангелии, или события, описанные в Евангелии (особенно чудеса) должны быть истолкованы иносказательно? Допустимо ли для верующего такое отношение к тексту Евангелия, какое было у позднего Толстого (то есть такое, кок ко всякому тексту)?

      о. Александр: В Ветхом Завете многие описания чудес являются лишь поэтическими метафорами. Потому что Ветхий Завет, как я вам уже говорил, – это сложная система жанров, и когда там говорится, что горы скачут и прочее, не надо понимать это буквально. Это язык поэзии, саги, сказания, легенды.

      Но Евангелие по своему жанру представляет совсем иное. Это текст, дошедший до нас непосредственно из круга людей, живших во времена Христа. Слова Его донесены почти с буквальной точностью. Почему мы должны сомневаться, что Он исцелил слепорожденного, когда история знает многих чудотворцев и целителей всех рангов. В Евангелии чудо не столько в том, что Христос поднял паралитика, а в том, что Христос Сам был чудом.

      Я, во всяком случае, понимаю все рассказы об исцелениях вполне буквально. Может быть, какие-то отдельные моменты мы не совсем точно понимаем, скажем, чудо с гадаринскими бесноватыми, когда свиньи бросились с обрыва. Но это совсем не главное и не существенное.

      Допустимо ли для веры такое отношение к текстам Евангелия, какое было у Толстого? Да, Евангелие есть книга, как я уже говорил вам, написанная людьми. Богословы изучают сейчас, как ее писали, при каких обстоятельствах, как редактировали. Существует целая наука, библеистика, которая это исследует; но она исследует оболочку, средства, при помощи которых Дух Божий и боговдохновенный автор доносят до нас самую суть. Мы должны стремиться уловить, найти этот смысл.

      А Толстой ничего подобного не делал. Он брал Евангелие, Коран, Авесту и переписывал их на такой лад, будто все их авторы – толстовцы. Я очень ценю Толстого и уважаю его поиски, но его интересовало только одно: выразить свое мироощущение, свое мировоззрение с помощью повестей, романов, трактатов, с помощью интерпретации и переделки всех священных и несвященных книг мира. Но это совсем другое. Толстой говорил о себе, о своем – он меньше всего интересовался Евангелием. Горький вспоминает, что когда он беседовал с Толстым на эти темы, он чувствовал, что Толстой уважает Будду, а о Христе говорит холодно, он не любит Его. Он был ему глубоко чужд.