Самое главное: о русской литературе XX века. Олег Лекманов

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ все сказанное, не стоит удивляться, что словесные портреты Баратынского, набросанные в статьях, очерках и выступлениях старших символистов сплошь и рядом смотрятся как автохарактеристики. Защищая Баратынского, модернисты защищали и себя. Дмитрий Мережковский: у Баратынского «вдохновенная диалектика преобладает» «над непосредственным чувством» [6]; Константин Бальмонт: «Кто в миге, весь – в миге, миг того всегда и навсегда превращается в драгоценный камень» [7]; Валерий Брюсов: «Стихи Баратынского замечательны именно их обдуманностью, поэт жертвовал скорее красотой стиха, чем точностью выражений: за каждым образом, за каждым эпитетом чувствуется целый строй мыслей. Поэт непосредственного вдохновения, пожалуй, глубже раскроет перед читателями свою душу, – но никто вернее, чем поэт-мыслитель, не ознакомит со своим рассудочным миропониманием, с тем, что сам он считал своей истиной <…> Он умел “умом оспаривать сердечные мечты”» [8].

      Соответственно, русские символисты первой волны выделяли для себя и цитировали в своих произведениях те строки из стихов, прозы и писем Баратынского, которые были созвучны им самим, оправдывали их собственные поэтические искания. Так, Зинаида Гиппиус в предисловии «Необходимое о стихах», предваряющем первую книгу ее «Собрания стихов» (1904) напоминала читателю о том, что «поэзия, как определил ее Баратынский, – “есть полное ощущение данной минуты”. Быть может, это определение слишком обще для молитвы, – но как оно близко к ней!» [9] Далее в «Собрании стихов» заданная репликой Баратынского задача передать «полное ощущение данной минуты», близкое к молитве, решалась в целом ряде текстов, например, в стихотворении «Мгновение»: «Горит тихий, предночный свет, // От света исходит радость моя. // И в мире теперь никого нет. // В мире только Бог, небо и я». Владимир Гиппиус, долгие годы по идеологическим причинам не писавший стихов, посвятил Баратынскому две строки сонета «Слава» о русских поэтах XIX века (под № LVII этот сонет помещен в издании: «Томление духа. Вольные сонеты Вл. Нелединского» [Вл. Гиппиуса]. Петроград, 1916): «Уж Боратынский мне твердил давно, // Что музой увлекаться нам не дóлжно», – подразумевается стихотворение Баратынского «Муза». А Брюсов, рассказывая об истории восприятия критикой 1830-х гг. поэмы Баратынского «Наложница», как представляется, держал в голове собственный литературный дебют: «При появлении Наложницы тогдашние повременные издания в один голос осудили ее, особенно нападая на заглавие, и это служит лучшим доказательством, насколько ново было то, что говорил Баратынский» [10].

      Первым русским модернистам были чрезвычайно близки мрачные пророчества Баратынского. Его лирические антиутопии («Последняя смерть» и, в особенности, «Последний поэт») точно соответствовали эсхатологическому ви́дению мира на рубеже столетий. Сергей Андреевский, чья статья о Баратынском стала одним из предмодернистских этапов воскрешения поэта, писал о начале «Последнего поэта»: для того, чтобы понять СКАЧАТЬ