где он прервал чтение, рассеянно осмотрел бы со всех сторон кассету, будто еще не решив окончательно, что он собирается делать. Но первое впечатление не всегда столь обманчиво, как принято думать, подчас оно противоречит самому себе и способствует проявлению в будущем серьезных несоответствий ожидаемой манере поведения. Мы могли бы избежать сего столь путаного объяснения, если бы в свое время заявили без обиняков, что Тертулиано Максимо Афонсо подошел прямо к письменному столу, взял кассету, пробежал глазами по ее обратной и лицевой стороне, поглядел на улыбающиеся счастливые лица актеров и отметил, что из них ему известна лишь исполнительница главной роли, молодая и красивая, это свидетельствовало о том, что в момент составления контракта продюсеры не очень серьезно относились к данному фильму, затем он несвойственным ему решительным движением вставил кассету в видеомагнитофон и поудобнее устроился в кресле, намереваясь как можно приятнее провести вечер, от которого он, впрочем, ничего особенно хорошего не ожидал. Так и случилось. Тертулиано Максимо Афонсо засмеялся пару раз, улыбнулся раза три или четыре, комедия оказалась не только легкой, как снисходительно выразился коллега-математик, она была невероятно дурацкой, нелепой, настоящим кинематографическим выродком, логика и здравый смысл возмущенно кричали за дверью, требуя, чтобы им разрешили войти хотя бы в тех местах, где чудовищная глупость безнаказанно торжествовала победу. Заглавие, «Упорный охотник подстрелит дичь», было банальной метафорой, типа выеденного яйца не стоит, в этой истории не имелось ни охотников, ни охоты, ни дичи, действие разворачивалось вокруг безумно честолюбивых претензий, которые молодая красивая актриса пыталась изобразить именно так, как от нее того требовали, и сопровождалось огромным количеством интриг, недоразумений, двусмысленных ситуаций, смешных ошибок, но все это, к несчастью, нисколько не уменьшило депрессии Тертулиано Максимо Афонсо. Когда фильм закончился, он больше злился на себя, чем на коллегу. Тот искренне хотел ему помочь, и теперь учителю истории, уже давно вышедшему из возраста восторженных иллюзий, как и всем наивным людям, было обидно за свою наивность. Он сказал вслух: завтра же я возвращу это дерьмо, и даже не удивился, решив, что имеет право на крепкое словцо, и потом, оно было лишь второй непристойностью, вырвавшейся у него за несколько последних недель, к тому же первую он произнес только мысленно, ее можно не принимать в расчет. Он посмотрел на часы, еще не было одиннадцати. Как рано, пробормотал он, этим он хотел сказать, как вскоре выяснилось, что у него есть еще время, чтобы наказать себя за легкомысленный поступок, за то, что он изменил долгу ради развлечения, истинным ценностям – ради ложных, вечным – ради преходящих. Он сел за письменный стол, заботливо пододвинул к себе сочинения по истории, как бы желая извиниться перед ними за невнимание, и проработал до глубокой ночи, как и подобает такому добросовестному учителю, каким он не
СКАЧАТЬ
