воспоминания оставила о матери А. Эфрон. Оценивая прозу М. Цветаевой «Наталья Гончарова», А. Эфрон убеждает читателя, что ее мать была равнодушна к зрительным впечатлениям: «Через живопись она поняла ту – пушкинскую – Гончарову. Прониклась живописью и потом отошла. И живопись играла малую роль в ее жизни. <…> А ведь научиться ценить живопись можно, это стихам научиться нельзя». М. Цветаева нигде и никогда не утверждает, что она равнодушна к живописи. Она говорила об общем равнодушии к «зрительности». Под «зрительностью» М. Цветаева вовсе не имеет в виду живопись, но скорее, как теперь говорится, разнообразные шоу, театр, а также цирк, представления. Она говорит о равнодушии к пластическим искусствам, но даже это равнодушие, как выясняется, относительное. У М. Цветаевой все эстетические пристрастия надо рассматривать, как уже было сказано, относительно поэзии, которой М. Цветаева отводит центральное и главное место среди всех видов искусств. А. Эфрон хочет внушить читателю, что М. Цветаева только затем, чтобы написать о Наталье Николаевне Гончаровой-Пушкиной, решила, что обязательно нужно познакомиться с Н. Гончаровой-художницей и проникаться ее живописью. Для этого М. Цветаева вполне могла написать отдельный очерк на интересующую ее тему. Во-вторых, Н. Гончарова-художница сама по себе настолько выдающаяся личность и творец, что уже это, несомненно, вызвало интерес М. Цветаевой к ней и её творчеству. В-третьих, загадочна по смыслу фраза А. Эфрон «через живопись она поняла ту – пушкинскую – Гончарову». Живопись-то как раз здесь ни при чём. Точнее было бы сказать, что через пушкинскую Гончарову М. Цветаева поняла художницу Гончарову. Сама М. Цветаева скажет: «Что обратное Наталье Гончаровой – той? Наталья Гончарова – эта. Ибо обратное красавице не чудовище („la belle et la bete“), как в первую секунду может показаться, а – сущность, личность, печать». Насколько, по мнению М. Цветаевой, пушкинская Н. Гончарова не личность, настолько личность – художница Н. Гончарова. Утверждение А. Эфрон вызывает сомнение, и вот по каким соображениям. Она пишет, что М. Цветаевой все-таки «прониклась живописью». А. Эфрон имеет в виду живопись Н. Гончаровой. Следовательно, если М. Цветаева была способна проникнуться живописью Гончаровой, то, какое может быть сомнение в том, что она могла проникнуться живописью любого другого художника? Кроме того, если она «потом отошла» от живописи Н. Гончаровой, как пишет А. Эфрон, то это вовсе не означает, что она отошла от живописи вообще. А. Эфрон справедливо замечает, что выучиться ценить произведения искусства – может любой человек, а вот научиться какому-нибудь виду искусства – нельзя, потому что необходимо, прежде всего, иметь Дар Божий, без которого художественное творчество немыслимо. Можно только выучиться технике данного вида искусства, но если при этом у человека нет Дара Божьего, то художником он не станет и стоящих творений не создаст. Научиться ценить можно и поэзию и живопись. Научиться творить – нельзя, если
СКАЧАТЬ
