«Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России. Коллектив авторов

Чтение книги онлайн.

      Как констатирует в своей работе 1995 года лингвист Дебора Камерон, так называемый «прескриптивизм», на который смотрят с опасением многие лингвисты-профессионалы (по крайней мере в англоязычном мире), в действительности представляет собой неизбежное явление во всех языковых культурах. Если всюду и всегда существуют языковые нормы, то, с другой стороны, эти нормы всегда глубоко спорные, постоянно обсуждаются и подвергаются критике.

      Соответственно, вполне нейтральный публичный язык невозможен в принципе (но в то же время можно предполагать, что сама неизбежность «споров о языке» сделает их явлением общественно безвредным). С этой точки зрения ироническую оценку попыток реформировать языковые отношения в раннесоветский период, характерную не только для анализа с «неофициальных» и «враждебных» позиций (вроде эмигрантских, диссидентствующих и советологических работ, упомянутых выше), но и для вполне официальных работ 1960-х и 1970-х годов вроде трактата К. Чуковского «Живой как жизнь» [Чуковский 1962][83], нужно считать неоправданной. Как бы ни была справедлива критика страшной истории политических репрессий в России, контекст для развития советского языка составляли не только вопросы советской политической идеологии, но и процессы в истории культуры на международном уровне. Об этом контексте в рамках одного жанра («письмо читателя») и о «спорах о языке» в начале советского периода и пойдет речь в этой статье.

      Что представлял собой «советский публичный язык» первых лет советской власти? Каковы были его характеристики и нормы? Странный вопрос, казалось бы. В англо-американской историографии довоенной Советской России фраза «to speak Bolshevik» («говорить по-большевистски») с легкой руки Стивена Коткина уже давно стала крылатым выражением, на которое многие ссылаются. При этом основная работа Коткина «Магнитная гора» [Kotkin 1995], по сути, принадлежит к области социальной истории (social history). «Большевистскому языку» в ней посвящена одна-единственная глава, где черты этого языка фактически не определяются. По-видимому, прежде всего имеется в виду язык так называемой «советской субъективности» – то есть лингвистические автостереотипы, способы самоопределения советских граждан, ставшие предметом развернутого анализа в работах Игала Халфина и Йохена Хелбека [Halfin 2001; 2003; 2009; Hellbeck 2006], посвященных автодокументальным текстам сталинской эры. Здесь просматриваются процессы внутренней «переаттестации» или «чистки» индивида как члена рационального коллектива, «перековки» сталинской души. Прежде всего этот идиолект фигурирует на уровне метафорики, так сказать на макроуровне советской социолингвистики. Собственно, стилистика для этих авторов представляет меньше интереса. Советский язык СКАЧАТЬ