«Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России. Коллектив авторов

Чтение книги онлайн.

      Как заключил Оруэлл, «если мысль уродует язык, то язык тоже может уродовать мысль». Такого рода проблемы были характерны, по его убеждению, не только для английского языка: «Я полагаю – это догадка, которую мне подтвердить нечем, – что немецкий, русский и итальянский языки испортились за последние десять-пятнадцать лет из-за диктатуры [Оруэлл 2003; курсив оригинала].

      Отношение Оруэлла к «механизации» языка при авторитарных политических системах, чуть позже вдохновившее его на использование «новояза» в романе «1984»[73], в свою очередь, оказало сильное влияние на восприятие «тоталитарного общества» среди советологов США и Западной Европы и в диссидентствующем советском обществе 1970-х и 1980-х годов и далее, в послесоветский период. То, что советский язык являлся крайне специфическим выражением «игры во власть» режима, стало общим местом[74]. С этим коррелирует мнение о том, что стоит лишь провести реформы публичного языка, и создастся новая публичность (то, что при советской власти называлось «новой общественностью»). Тем временем общепризнанный факт, что «homo soveticus» довольно быстро понял суть советского «новояза» и начал креативно с ним работать и вносить различные виды «коррекции» в его гегемонические стремления, может вызывать вопросы о детерминистской силе предлагаемых постсоветских реформ[75].

      Вопрос о том, приведут ли реформы языка к реформам властных отношений, может вызывать сомнения и на другом уровне. В этом смысле любопытны изменения, произошедшие в конце ХХ века с британской деловой перепиской. Еще живо воспоминание о том времени, когда в ней использовались такие чудовищные по своей неуклюжести и помпезности фразы, как «I enclose for your perusal», «We acknowledge your communication of 13 inst., which is receiving attention»[76] и т. д. Но с начала 1980-х годов в ответ на усилия так называемой «Борьбы за простой английский» («The Plain English Campaign») сотрудники инстанций начинают избегать казенщины и приближаться, насколько возможно, к разговорным нормам[77]. В качестве примера приведу письмо, полученное мной в декабре 2012 года, с напоминанием о том, что приближается срок сдачи налоговой декларации за 2011/2012 финансовый год. Стиль письма прекрасно отражает так называемый plain English:

      Стилистика отличается неформальностью и даже панибратством (см., например, сокращение: «even if you don’t owe any tax»). Но, как оказывается, краткость и ясность не очень-то влияют на властную асимметрию. Страх и ужас, вызванные этим документом, не уступают тяжелым эмоциям, характерным для читателя традиционного «бюрократического письма». При этом действует не только само название инстанции, не только угрозы штрафов и факт, что их могут заставить заплатить, даже если человек не обязан платить налоги. Воздействует не только содержание, но и визуальный ряд: использование жирного шрифта и непомерно коротких абзацев, придающих каждому предложению особую грозящую вескость. По-видимому, властные отношения влияют на язык так же эффективно, как язык – на властные отношения[79].

      Поэтому предположение, что реформы (пост)советского публичного языка обязательно приведут к реформам политического сознания, следует считать по меньшей СКАЧАТЬ