Испить чашу. Геннадий Пискарев

Чтение книги онлайн.

СКАЧАТЬ что на русском языке здороваться тут перестанут – сплошь лица кавказской, средне-азиатской и других каких-то национальностей.

      Меня, вообще-то, это пока не очень угнетает. Понимаю: куда им, прирученным нами в советское время, деваться от «ельциной демократии» и растопыренного ежа суверенизации, что, выпучив глаза заглотили господа на местах.

      Валерьян Алишевский, что живет надо мною, несколькими этажами выше, – поляк. С особым чувством достоинства, с гонором. Как и подобает шляхтичу. Поглядывает на «пся – кровь» свысока. Продукты покупает, не трясясь над копейкой. Обедать без «добре чарки» крепкого напитка не садится. Подтруниваю над ним: «У Валерьяна денег – куры не клюют. Он бы церквям помогал, да там и без него очередь из коронованных воров и бандюг. Не пропустят вперед себя: надо скорее самим за разбой и грех откупиться».

      Ко мне Валерьян относится вроде как к равному. Может, потому, что обслуживаемся в одной поликлинике – Президента РФ. Да и поговорить со мной можно о высоких материях. Как-то:

      – Слушай, Геннадий, интересную вещь прочитал. Спешил Федор Шалянин в театр. Нанял извозчика – бородача. А тот и спрашивает: «Барин, ты что работаешь?» – «Пою», – отвечает Федор Иванович. – «Да я тоже пою, – перебивает артиста мужик, – Я спрашиваю, что ты работаешь?

      Алишевский с прищуром смотрит на меня, ждет реакции. Я меланхолически так цитирую Пушкина:

      – «От ямщика до первого поэта мы все поем…»

      – Вот и пропели Россию!

      – А вы Польшу – пропили. Учти, не я сказал – Сергей Пинус, российской эмигрант.

      Замолкаем оба. «Нахохлившись», расходимся. До следующей стычки (надеюсь, интересной), чтобы продолжить «спор славян».

      Печаль светла

      В 70-м году прошлого столетия еще жива была моя мать. Дом наш, построенный отцом, стоял не разваленным. Просто мы его «заколачивали» на время, когда родительница уезжала ко мне в Москву на зимовку. Весной по теплу, ко дню Победы (так совпадало) я привозил мать в родную деревню. Отдирал доски с окон избы. Открывал хате глаза. А, возможно, «вскрывал гроб».

      Ныне в день Победы мне стало плохо. Забылся. Очнулся от грохота и огненных всплесков вечернего салюта за окнами московской квартиры. От одиночества ли, или неважного физического состояния, но мне показалось, что полыхает он и отсвечивает как-то люто. Будто дымно-багряная зарница, как пепельно-кровавый край приоткрывшейся преисподней. Уж не души ли это отмучившихся когда-то отца, вдовы его – матери моей, их братьев, сестер и многих, многих миллионов страдальцев, безгласных, беззаветных защитников отечества взвились из земных могильных недр?

      И что бы это значило? – Возмущение, что их, убитых, использованных былыми властями до капли, вытолкнули из покойной тьмы, чтобы поэксплуатировать вновь? Вновь – но другими властями, предавшими совсем недавно их, дедо-отцовскую, победу.

      А может, нет! «Убитые и проклятые» воспряли на час, радуясь, что вспомнили про них. Но почему, почему отблеск салюта у горизонта показался мне чуть ли не ужасным.

      Мне вспомнились эти ощущения при чтении рукописи будущей книги профессора социологии Александра Киселева, СКАЧАТЬ