– Ну-у, Максимушка!
– Ну, трухмалу на склейку ноне же оборудуем, драницы опять же от барина возьму – нитки, говорите, есть?
– Есть.
– Значит, ладно!
– А горб сделаем? – подробно допытываемся мы.
– И горб сделаем, и трещотки вляпаем, и бумажных зайцев потом по нитке пущать будем, – вот как!
– А еще что?
– А еще – ничего…
– Раскрасить бы его, змей-то.
– И то… Разе дьявола, что ли, на змею-то нарестовать? – подмигивает Максим.
– Нарисуй, Максимушка!
– А и то нарестовать?.. Настоящего дьявола-то обозначить: с рогами его, окаянного, пропишем, глаза красные, пузо желтое, из пасти язык высунем… хвост тоже – метлой…
Мы только прыгаем от радости, слушая Максимово изображение настоящего дьявола.
Подобные приготовления, или, лучше сказать, даже одни только разговоры о них, совершенно отравляют наше спокойствие. Целый день мы ходим в каком-то волнении, забывая о пище, и только и думаем, что о змее, только и следим всюду, что за одним Максимом: не несет ли он от луковицынского барина бумагу, не варит ли клейстер, не строгает ли драницы и проч. Не менее тревожно проходит и ночь: то, отягченные думами о змее, ворочаемся мы далеко за полночь с боку на бок и не можем заснуть; а утомленный уснешь, так сны начнут тебе сниться, в которых главным действующим лицом является опять тот же искуситель – змей. Видится нам, что и соседние-то мальчики его перекинули, и оборвался-то он, и не поднимается-то от безветрия, и наконец, что отец-то его увидел, отнял у нас и разорвал его в клочья. С какой-то щемящей болью в сердце не раз просыпаемся мы, трем заспанные глаза, вскакиваем с кроватей, ловим руками неуловимое, спасаем, отбиваем что-то, и разве в конце концов получаем тяжеловесные затрещины от старшего брата, который, пробудившись и слыша наш безалаберный бред, думает этим путем привести нас в сознание.
Наутро мы просыпаемся ни свет ни заря и первый наш вопрос: «Где Максим?» Если мы не находим его в кучерской, то тотчас же спешим в конюшню.
– Максимушка! что же змей-то?
– О, ну вас к богу и с ним-то! Что это такое? Поднялись эвона, когда еще черти в кулачки не бились, сейчас: «Змей!» Дайте людям хоть зенки продрать; а то «змей!».
Но нам брюзжание Максима ни к чему; мы неотвязчиво вертимся вокруг него и ждем не дождемся той счастливой поры, когда отец уедет с рапортом по начальству. Наконец вожделенный миг настает: Максим выводит лошадь из конюшни в каретник и начинает ее седлать. На всю эту процедуру мы смотрим сквозь щели в тонкой перегородке, отделяющей конюшню от каретника.
– Глядите, подпругу затягивает, – слышится шепот.
– Врешь, стремя отпускает! – перебивает другой детский голос.
– Ан, врешь, подпругу!
– Ну, смотри, смотри! Разве это подпруга?.. А еще споришь, дурак!
– Ну-ка, пусти-ка меня сюда посмотреть.
– Да, СКАЧАТЬ