Серафим. Елена Крюкова

Чтение книги онлайн.

      – Господи, – быстро, мышьей лапкой, перекрестилась однозубая Валя, – Господи, пронеси, Господи…

      И на батюшку смотрит.

      А он все глядит, глядит в небо, ну что он там увидел?! Глядит, не отрываясь. Мужики, бабы – косы на плечи, бегут в тенек, под деревья на краю луга, в лесок бегут, туда, где сумки с провизией томятся.

      – А может, пронесет! – хрипло кричит Пашка Охлопков, одноглазый.

      У Пашки один глаз, но он им все видит.

      А я со смехом внутренним думаю: ну и сельцо наше, у кого один зуб, у кого один глаз, только я, старик Юра Гагарин, еще молодец хоть куда! Два глаза, все зубы, хоть и сточены временем-поедалой, две руки, две ноги, да и пятая нога еще ничего, еще хоть куда, ха, ха, ха…

      И тут поп наш обернулся.

      И на нас на всех так смотрит, будто впервые увидел.

      Глаза у него такие… такие… Небо в них плавает. Молнии вспыхивают. Звезды… дышат…

      Настька Кашина аж на цыпочки встала.

      И рот открыла. Как в кино, когда про любовь показывают.

      А Дорка Преловская на корточки села, по земле глазами ищет, да как заблажит:

      – Ой, мышка! Ой, черненькая! Ой!

      Голос упал. Слезки по щекам катятся.

      – Ой… кровь…

      Поп наш на колени рядом с Дорой опустился.

      В ладонях его мертвая, вся в крови, черная полевая мышь лежала. Как кусочек ржаного хлеба. В вино обмокнутый.

      – Ты ее косой подранила. Ну что ж… не оживет уже, нет…

      – Убила-а-а-а!.. – захныкала Дорка, кулаком по щекам жарким слезы размазывает.

      – Не умывайся слезами, – тихо и строго сказал поп. – Это жизнь. В ней всегда есть смерть. Помолись за нее. За мышку. Давай!

      И руку поднял, и крест на себя наложил. И что-то свое, церковное, непонятное, уже гудит, гундосит.

      И Дорочка шепчет-бормочет, повторяет его мудреные слова вслед за ним.

      И крестятся, тьфу, дураки оба.

      Однозубая Валя отдыхала, опершись на косовище. Безумное, торжественное, мохнатое лучами, как грива львиная, белое, золотое солнце палило все сильнее, и гроза шла все страшнее.

      – Живей! – взвопил Пашка Охлопков, коса на его плече отсверкивала старой ржавчиной. – Шевелите ножками, ехерный бабай! Что театру-то тут устроили! Дорка! Юрка! Валяйте вон туда, к березам! Щас как ударит! Што вы там, ягоды сбираете, што ль!

      И тут что-то случилось.

      Я до сих пор понять не могу.

      Настала удивительная, глубокая, как омут, тишина.

      Будто небо распахнулось, как кто ножом его взрезал, как рыбу, и мы заглянули ему под ребра.