Редко лошади плачут. Повести и рассказы. Владимир Петровский

Чтение книги онлайн.

      4

      Жеребец, взвизгнув, высоко подпрыгнул, ударил в воздухе задом, скакнул вперед, поднялся на свечку, снова прыгнул… Я держался в седле, то теряя равновесие и почти падая, то каким-то чудом садясь опять прочно. Все вокруг мелькало и крутилось, моталась перед глазами рыжая грива, иногда попадал в поле зрения Кабан, державший пристегнутую к уздечке корду. Жеребец попался чересчур нервный: никак не мог успокоиться. Я уже два раза летел кувырком на землю, стараясь не попасть ему под копыта, а затем садился снова.

      Второй месяц мы каждый день до обеда занимались заездкой и ходили в синяках: приходилось падать. Садились в седло по очереди и под комментарии стоявших возле левады конюхов шмякались на утоптанный снег, спеша откатиться подальше от брыкающейся лошади. Шурку мы сажали на кобыл: они поспокойней жеребцов и не так отчаянно сопротивляются, но зато выносливее, и Шурка подолгу носился в леваде на кобыльих спинах, вцепившись обеими руками в гриву и выпучив глаза.

      Почти все здесь считали его случайным человеком. От жокеев требовалась не готовность рискнуть – решительных людей тут и без нас хватало, – а умение бережно обойтись с конем в любой ситуации. Шурка же этого не умел. Даже не заездке он служил только грузом, к которому должна привыкнуть, молодая, почти дикая лошадь, а когда дело доходило до первоначальной, самой примитивной выездки, тут Шурка пересаживался снова на незаезженных. Это был момент, когда лошадь легко могла приобрести самые скверные привычки, от которых не отучишь и за год.

      Мы старались работать аккуратнее, но получалось это далеко не всегда: нас было слишком мало на такое количество лошадей и на план по их продаже. Приходилось спешить. Как и на любом заводе, здесь был свой брак, но брак особенно обидный – речь ведь шла о живых лошадях.